Закон маузера
Шрифт:
— Дык едем же! — подивился Исаев. — Хотя ладно, пущай будет…
Расставшись с ординарцем, Кирилл неторопливо зашагал обратно, в обрыдлый Кремль, испоганенное «гнездо царизма».
Уже проходя мимо постов Кутафьей башни, он почувствовал вдруг недомогание — потянуло в сон, сильно заболела голова.
Он едва приплёлся к Большому Кремлёвскому дворцу, но до выделенной ему квартирки так и не дошёл, свалился в коридоре.
Очнулся Кирилл внезапно — вскинулся, сел, учащённо дыша и облизывая пересохшие губы, унимая колотившееся сердце.
Голова просто раскалывалась,
Стоп. Где это он?
Оглядевшись, Авинов узнал палату медсанчасти, маленькую, но с высоченными потолками — кремлёвская больница размещалась в Чудовом монастыре. [20]
Он лежал на койке в одном исподнем, укрытый колючим солдатским одеялом.
Кирилл дотянулся до полотенца, сложенного рядом на тумбочке, и вытер лицо.
Это был не обморок. И не сон…
20
Ныне разрушен до основания.
Нет-нет, сновидение давно бы развеялось, уходя из памяти, а это… сидит в нём прочно, как вбитый гвоздь.
В груди захолонуло: всё, та жизнь, которой он жил раньше, закончилась.
Его выделили, избрали, посвятили, хотя он ни о чём не просил!
Кирилл зажмурил глаза, и воспоминания сразу нахлынули на него, беспокоя и холодя.
Они были ярки и чётки, при чём уж тут дрёма…
«Второй смысловой слой…» — подумал он и усмехнулся, памятью возвращаясь в прошедшее, в ту тревожную сентябрьскую ночь, когда встретился с Фанасом.
С пришельцем из немыслимо далёкого 4030 года.
С «попаданцем», как себя смешно называл сам путешественник во времени.
Фанас, истерзанный совестью, жаждал «выправить» прошлое, совершить «макроскопическое воздействие».
«Попаданец» был смертельно облучён в своём невероятном пути хуже, чем радием, и уже не мог сам проделать все «минимально необходимые воздействия», дабы изменить существующую реальность. Вот он и доверился Авинову. [21]
Кирилл успел запомнить всего пару МНВ, но и этого хватило, чтобы история сменила путь.
21
Об этом — в романе «Корниловец».
А Фанас умер. Очень добрый, измучивший себя переживаниями, отчаянный…
Но он успел-таки поведать Авинову о том, что произойдёт с Россией в будущем.
Показал тогдашнему поручику 1-го Ударного Корниловского полка цветную, объёмную фильму [22] о грядущих событиях. О чудовищных потрясениях и великих переменах.
Октябрьский переворот… Гражданская война… «Красный террор»… Коллективизация… И снова война…
Иногда фильма странно ускорялась — плавный показ сливался в мутную полосу, частя и смазываясь, но Фанас успокаивающе ворковал: «Ничего, ничего… Наш мозг поразительно ёмок, вы обязательно запомните и второй смысловой слой…»
22
В
Кирилл поинтересовался, что это такое, а «попаданец» слабо махнул рукой: «Чертежи, карты, схемы… Вы смотрите, смотрите…»
Он и смотрел. А теперь — вспомнил.
Отдышавшись, Авинов перевернул подушку с влажной наволочкой на другую сторону и прилёг. Да-а…
Признаться, за минувший год он успел подзабыть ту давнюю встречу. Чем дальше отступал сентябрь, тем менее реальной она казалась.
Ему уже и не верилось, что подобное вообще с ним случилось. Сознание словно выталкивало прочь странные воспоминания, замещая явью, а с осени семнадцатого столько всякого произошло, что занимало все мысли наперечёт.
И вот — как прорвало.
Чертежи танков и самолётов, искровых станций [23] и самоходных артустановок, схема производства дюралюминия и твёрдого сплава «победит», карты, фотографические снимки, списки, формулы… Знания из будущего!
Это пугало, как всё непривычное. Глупая натура, утробное начало, впадало в тоску, чуя, как рассудок полнится завязью будущего могущества. Могущества родной державы…
Но он-то, невольный носитель тайного знания, был обычным человеком и хотел им остаться — уцелеть на войне, вернуться к любимой женщине, может быть, даже завести детей, хотя о тихом семейном счастье не думал пока.
23
Так называли рации.
Не желал он отличаться от других! А тут…
Зато дух торжествовал, опьяняясь размахом уготованного ему.
Внутри у Кирилла что-то затрепетало, сжимаясь, тискаясь… Наверное, те самые фибры.
Будет Россия и единой, и великой, и неделимой!
Белая гвардия разобьёт и красных, и немцев, и англичан, если те полезут! Ибо тут, в этой вот голове, теснится столько знаний, что русским всё будет нипочём.
Внезапно Авинов вздрогнул, не ощутив в себе присутствия «второго смыслового слоя». А чего ж ты испугался?
Сам же только что ныл, что обилие сведений не даст жить спокойно, как все, будет постоянно сидеть в нём, застить глаза, мешать!
А теперь… Он что… Забыл?!
Постаравшись успокоиться, Кирилл закрыл глаза и попытался припомнить чертежи танка.
Танка… как назвать-то его… Ну пусть будет Т-2. Нет, пусть лучше будет Т-12. Так солидней как-то…
И вспомнил. Сразу. До мельчайших подробностей.
Тут скрипнула дверь, и в палату на цыпочках, прижимая к себе папку для бумаг, вошла Мария Володичева, стенографистка и дежурный секретарь Ленина.
Молодая женщина одевалась излишне строго, от чего её внешность проигрывала. Не сказать что Мария Акимовна, которую Ильич порою называл «антистарушенцией», была красавицей, однако миловидной — вполне. Приятная женщина.
Заметив, что пациент пришёл в чувство, она сразу оживилась и заулыбалась.
— Виктор Павлович, вы проснулись? Ой как хорошо! — обрадовалась Володичева. — Вы нас так напугали! Лежите и бормочете что-то!
— Давно я здесь? — спросил Авинов, немного смущаясь положения «лежачего больного».