Закон маузера
Шрифт:
«Паккард» свернул на Тверскую, юркнул в один из переулков, заехал под своды тёмной арки и остановился.
— Лаврентий, — сказал наркомнац, — погуляй, оглядись.
Водитель молча кивнул, вооружился парой браунингов, сунув оба в карманы шинели, и выбрался наружу, заскрипел утоптанным снегом. Клацнула дверца, словно отрезая все звуки.
— И давно вы в курсе? — хмуро спросил Авинов.
Сталин глянул искоса, и хитрая улыбочка приподняла ему ус.
— Нэт, Кирилл Антонович. И нэ бэспокойтесь, я никому нэ скажу.
— Почему?
Иосиф Виссарионович согнал
— Я отвэчу. Я помог вам, потому что хочу служить трудовому народу. Нэважно, под каким знамэнем.
— Найдутся те, кто посчитает вас предателем.
— Кто? — фыркнул Сталин. — Вэрные ленинцы? Дампало виришвило! [28] Мнэ нэ по пути с этой сворой трусов и болтунов. Но я могу принести большую пользу Белому делу, замэщая вас… э-э… господин Авинов.
28
Грузинское ругательство.
— Как связаться с вами, товарищ Сталин? — серьёзно сказал Кирилл.
Иосиф Виссарионович ощерился, сжимая папиросу крепкими зубами, и ответил:
— Я сам позвоню вашему гэнералу Стогову, когда у мэня появится что пэредать. А позывной мой прост — «Иванов».
— Ну всё, пора, — приоткрыв дверцу, он поманил Лаврентия и захлопнул её, чтобы зря не выстуживать салон. — А насчёт этого горца нэ волнуйтэсь — вэрный чэловек. Лаврэнтий, едем.
Водитель завёл двигатель и вопросительно глянул на Сталина.
— На Брянский вокзал! [29]
Беглецы расстались с «Ивановым» у самого вокзала.
Тамошние чекисты не рассмотрели, кто именно подбросил Авинова с Исаевым, но отнеслись к обоим весьма уважительно — в ту пору заправлять машины могли только в Кремле, все прочие «моторы» стояли на приколе, горючего не было.
— А мужик ничего так, — оценил Сталина Исаев, — сурьёзный.
Кирилл кивнул.
— И молчал же… — проговорил он, стараясь оглядываться понезаметней.
29
Ныне Киевский.
Но всё было тихо, тревоги никто не поднимал. Оторвались?
Вроде да. Надолго ли? Поживём — увидим…
Под дебаркадером с заснеженными стёклами гуляли эхо и сквозняки. У скользкого, покрытого ледяной коркой перрона пыхтел паром локомотив, дёргая, словно в раздражении, состав из теплушек и зелёного вагона третьего класса. [30]
К нему и направился Кирилл.
Два чекиста в коже и с наганами не пускали толпу, покрикивая, чтоб не напирали. Народ с сумками, мешками и баулами волновался, роптал.
30
Хочется
Проверив пропуска у Авинова с Исаевым, усатый комиссар кивнул и посторонился.
Кирилл забрался в прокуренный вагон, чуя, как мурашки бегут по спине.
Он почти вживую слышал голоса, кричащие: «Держи их! Взять! Арестовать!»
Но ничего, кроме ропота истомлённой толпы, не доносилось.
Похоже, что когда-то в салоне помещались диванчики, но былое минуло, и ныне тут стояли обычные венские стулья.
Верхних полок сохранилось немного, а нижняя наличествовала и вовсе в единственном числе.
Авинов сразу устремился к ней, ибо ночевать на заплёванном полу его как-то не тянуло.
— Ну тут, главное, залечь, — прокряхтел Кузьмич, спуская верхнюю полку и пристраивая солдатский «сидор» под голову, как подушку. — А дальше паровоз сам потянет!
Тут толпа загомонила, заревела, затопала в тамбуре. Началась давка. Люди с вылупленными глазами, с перекошенными красными лицами полезли в вагон, захватывая стулья и лучшие места на полу.
Авинов быстро лёг на жёсткую лавку и закрыл глаза.
Незаметно пощупал рукоятку парабеллума в кармане.
Папка, пухлая от бумаг, и без того давила на живот, холодя коленкоровым переплётом. На месте…
Кирилл вздохнул, отвлекаясь на иные думы, тем более что «поводы» так и лезли в глаза и уши.
Два года в стране царит хаос и смута, люди позабыли, что можно ездить третьим классом, просто садясь в вагон и занимая места, согласно купленным билетам, без возни и драки, чинно беседуя с соседями…
Паровоз завопил, давясь паром, нервные гудки чередуя с лязгом сцепок. Тронулись.
Пассажиры, набившиеся в вагон, сразу как-то успокоились, словно приходя в себя.
Кто стул занял, кто на мешки свои уселся — целее будут, а кто прямо на пол, подтыкая тулупы да шинели, чтоб не дуло.
Трое счастливчиков опустили две верхних полки, те сомкнулись краями, позволяя улечься втроём.
Занявшие сидячие места поглядывали на «лежачих» с завистью, даже на тех, кто забрался на третьи полки, тулясь под самым потолком. Лучше лежать, чем сидеть…
Пошли разговоры:
— Слыхал я, голодуют тамбовские…
— А где нонче жируют-то?
— Знамо где…
— Язычок-то прикусил бы! А то, не ровен час, заметут… В Чеку хотишь?
— Да что я там забыл?
— Да это никак Викентий Николаич? Здрасте вам!
— Здравствуйте, голубчик, здравствуйте.
— Да вы не тушуйтесь, прохвессор, ныне-то все равны! Чай, в деревню переехали?
— Пришлось, голубчик, пришлось… Голодно в Москве, да и холодно, мебели же у меня больше не осталось, всю спалил в прошлую зиму. А я с семьёй Петра Савельича потеснил — он, в бытность мою директором гимназии, дворником у нас был, за порядком следил строго…