Закон о тюрьмах
Шрифт:
— Я ведь совершено уникальный вид! Возможно — единственный в мире! И вы убьете меня? Убьете — меня?
— Ты ничего не понял, — вздохнул Вик, — эта штука не убивает. Ты просто отправишься на свое место: если грешник — в ад, если добрый человек — в рай.
— Просто?! Ты говоришь — просто?! Проще убить!
— Что ты заладил — убьете, убить! — разозлился Вик, — сказано: не бойся. Или ты не веришь в Бога?
— Может быть, как раз я верю! А ты — веришь ли ты? — мутные слезы градинами катились из глаз Дуба. Вик выпрямился, с размаху ударил кулаком по ладони:
— Слушай, дерево, не зли меня. Я говорил с Ним,
— А откуда ты знаешь, что говорил именно…
Вик не дал Дубу закончить мысль. С непостижимой быстротой он вскинул винтовку и трижды выстрелил Лоллипопу в лоб. Тот замер с искаженным лицом, лишь слезинки, словно смола, сочились из глаз.
— Сукин сын, — прошипел Вик, — ну что с ними делать, а? Все, все они такие. Кого не поскреби: мразь. Что за мир, что за мир… Ты готов, брат? Давай… на раз-два-три…
Гай потрясенно молчал. Они дружно дернули Мясорубку вверх, и та легко соскочила с платформы.
— Опускай!
Несмотря на три парализующих удара, Дуб не до конца потерял способность двигаться. Когда багровая пасть Мясорубки нависла над ним, ветви его дрогнули, словно пытаясь оттолкнуть неизбежное, зашелестели, затрещали, ломаясь под тяжестью металлической машины. Мясорубка взревела, завращалась с бешеной скоростью. Дуб до самых корней скрылся в ее пасти. Вик и Гай, не удержавшись на ногах, полетели в стороны.
— Берегись!
Гай увернулся — пылающий сук пролетел в каких-то сантиметрах от лица. Никогда еще Мясорубка не сталкивалась с такой трудной задачей: корни Лоллипопа трещали, натужно скрипели, но не поддавались. Пыль взвилась тяжелым едким облаком, песчаное цунами накрыло костерок; ночную тьму озаряло только багровое мерцание Мясорубки.
— Что делать, Вик? — кашляя, крикнул Гай.
Вик наощупь нашел его руку, ухватился, потянул в сторону. Гаю казалось, что руки его друга трясутся. И еще казалось — откуда-то из непредставимого далека слышен безумный, леденящий душу вопль Лоллипопа.
Внезапно все стихло. Пошатываясь, друзья приблизились к тому месту, где пять минут назад стоял Дуб.
— Берись, — скомандовал Вик.
Дуб все еще был там. Когда Вик и Гай подняли с земли тяжеленный кругляш Мясорубки, черное кряжистое тело с лохмотьями ветвей выскользнуло из него, как из шляпы гигантского фокусника. Все-таки корни оказались сильней. Вик чиркнул спичкой о ноготь.
— Боже, — Гай не выдержал, отвернулся.
— Маловерный ты, дружище, — укоризненно прохрипел Вик, — маловерный.
Всю ночь Гай ворочался на одеяле, сражаясь с холодом. Сон не шел. Вик размеренно храпел рядом, как ни в чем ни бывало. Наконец ночное небо стало синеть: где-то далеко за жирной пеленой облаков, смешанных с тонкой пепельной взвесью, двигалось над горизонтом солнце. В болезненной полудреме Гаю вспомнился его личный Апокалипсис. Гай не был в подземке, когда это случилось. Он летел в самолете над Атлантическим океаном, и любовался в иллюминатор потрясающим закатом. Внезапно густо-серый облачный кисель далеко внизу налился яростным багряно-желтым светом, замерцал; всеми клеточками своего тела услышал Гай тяжелый удар, будто взрывная волна прокатилась сквозь стонущее мироздание, и вскоре мерцанье погасло. Спустя три часа (все это время пассажиры верили, что началась ядерная война) их фисташково-белый «Боинг» с зеленым логотипом Deutsche BA
Много дней бродил Гай по руинам маленьких городков западной Германии, прежде чем встретил рыжебородого кряжистого мужчину с ружьем. Тот подстерег его на ступенях разрушенного кинотеатра, утром морозного июльского дня, когда хлопья пепла, похожего на черный снег, тихо падали с бурого неба, а ветер, запутавшийся в частоколе обгорелых печных труб, завывал голосами погибших. Гай нашел в подвале супермаркета «Dills» несколько альбомов мягкой желтой бумаги и, вооружившись кусочком угля, покрывал их портретами своих родных — матери, брата, жены, он боялся, он предчувствовал, что скоро забудет их. Гай так глубоко погрузился в мир грез, что не услышал шагов за спиной.
— Рисуешь? — дружелюбно спросил хриплый голос.
Гай, не оборачиваясь, кивнул. Его рука с угольком в пальцах замерла над неоконченным овалом лица возлюбленной, так и оставшимся неоконченным навсегда, потому что в следующий миг над ухом щелкнул затвор. Гай кубарем покатился со ступенек, и ловко поднырнул под разрушенной лестницей; он летел вниз по мертвой улице, и уже верил, что спасся, но бородач крикнул демона, и тот в два прыжка догнал художника и приволок обратно.
— Не бойся, парень, это не больнее пчелиного укуса, — ухмыльнулся Вик будущему другу, поднимая ружье.
Но Мясорубка, замершая неподалеку, оставалась темной и неподвижной, а у ног изумленного художника словно из воздуха соткались длинноствольный парализатор, похожий на винтовку, и джинсовый рюкзак, в котором через несколько минут перепуганный Гай нащупал флягу с вечным запасом красного вина и пакет со свежими теплыми лепешками.
— Надо же, — хмыкнул Вик и опустил ружье, — ну посмотрим, какой из тебя помощник.
— Такой хлеб ели древние израильтяне, — жуя лепешки, поведал Вик, когда они отмечали знакомство, — хороший хлеб. В нем небесная манна. Я уж не говорю витаминах.
— Плохо, что ты не умеешь стрелять, — хмурился он позже, отхлебывая вина, — впрочем, меткость для тебя не главное. Главное — во всем слушать меня.
Гай не перечил. Потрясенный случившимся в последнее время, он верил каждому слову старшего товарища. Возможно, одиночество, голод, и страх смерти сделали его мягким и податливым, готовым к подчинению. Кажется, раньше он был другим… Но прошел месяц, а может год с момента их встречи (Гай давно потерял счет времени), и вот сегодня вечером слова Вика впервые не показались ему стопроцентной истиной. Что там пытался сказать Лоллипоп перед смертью?
— А откуда ты знаешь, что говорил именно…
…с Богом, закончил за него Гай. Вик очень не хотел, чтобы Дуб договорил эту фразу. Почему? Какая разница, что там несет болтливое дерево? Гай все равно верил Вику. И не только потому, что старику подвластны чудеса вроде Мясорубки и самонаполняющихся фляг. Вик ему нравился, временами даже восхищал, пусть и говорил порой неподвластные пониманию вещи вроде «отрежь свой член». Но история с Дубом Лоллипопом оставила в душе неприятный осадок. Гай чувствовал себя так, будто сделал гадость.