Закон парных случаев
Шрифт:
– Вот так, - мрачно сказал Саша.
– Можно у палаты целый батальон охраны с пулеметом поставить. А какой-нибудь козел нацепит белый халат и пройдет, посвистывая.
– Так его не задержали?
– Пытались, - вздохнул врач. – Только он как-то вывернулся и сбежал. Одному из охранников он показался странным. Вошли за ним в палату, а он у мониторов что-то колдует. Я не знаю, меня там не было. Вы не волнуйтесь, с мамой вашей все в порядке. Ну, в смысле, не хуже. Все по-прежнему.
– А с охранниками можно поговорить?
– Они уже сменились. Из милиции дали команду никого постороннего в отделение
Выйдя из больницы, я позвонил следователю. Он кисло признал, что я был прав. Правда, торжествовать по этому поводу мне как-то не хотелось. Судя по описанию, которое дали охранники, в палату к маме действительно пробрался пучеглазый.
– Не переживайте, Мартин, теперь туда точно и муха не пролетит.
Ага, тоже самое он мне уже говорил. Вернее, про то, что и мышь не проскочит. Я бы предпочел сидеть у двери палаты сам. А еще лучше – в палате. Рядом с мамой. Но кто же мне разрешит? Если б ее уже перевели из реанимации в отделение, там бы я уже добился, чтобы мне разрешили проводить с ней хотя бы день. Но… Для этого она должна сначала выйти из комы.
– Скажите, как ему удалось уйти? – я не смог удержаться от этого вопроса, хотя и понимал, что лучше его было не задавать.
– Охрана отнеслась к своим обязанностям недостаточно профессионально, - сухо ответил следователь. – Такое бывает, к сожалению. Виновные будут наказаны.
– Скажите, а вообще в вашем ведомстве кто-нибудь относится к своим обязанностям достаточно профессионально? – взорвался я. Меня трудно вывести из себя, в этом я похож на отца. Но если уж выведут… Тогда мне уже не остановиться – и в этом я похож на маму. К тому же я – как иностранец - чувствовал лукавый привкус пусть не вседозволенности, но все же некоторой дозволенности того, чего аборигену лучше не делать.
– Что вы имеете в виду?
– повысил голос следователь.
– А то, что время идет, убийца разгуливает на свободе, у вас под носом, а вы ничего не делаете. Эх, жаль, что мой отец не был американцем, тогда бы вы точно все летали, как бабочки.
Внутренний цензор давно дергал меня за штанину и советовал сбросить обороты, но я его упорно игнорировал.
– Вы ошибаетесь, - хмыкнул следователь. – Мы работаем. И добились определенных результатов. Но вам, господин Кабичек, я о них докладывать не обязан. Тайна следствия. Так что всего хорошего. И, пожалуйста, воздержитесь по возможности от поездок за пределы города.
Я нажал на кнопку отбоя и едва удержался, чтобы не зашвырнуть телефон в кусты.
Тайна следствия! Видали? Если у меня еще и были сомнения, стоит ли ехать так далеко от Петербурга, то теперь они исчезли. Да, врагам назло. А если ему это не понравится, то, как говорит крестная, пусть возьмет пистолетик и застрелится.
34.
– Ничего себе! – сказал Виктор, когда мы сели в машину. – Ты, похоже, нам далеко не все рассказал.
– Не приставай к нему, -
– А что тут рассказывать? – буркнул я. – Этот псих как-то узнал, что мама выжила. И теперь хочет закончить начатое.
– Так, значит, это не просто случайный маньяк, как ты сказал, а что-то личное?
Я невежливо дернул плечом и промолчал. Саша с Виктором переглянулись, но расспросы прекратили.
Меня трясло крупной дрожью – то ли от вернувшейся боли, то ли от страха, то ли от ярости. По спине текли холодные струйки. Ветер, врываясь в открытое окно, холодил разгоряченную голову, меня начало знобить.
Чтобы отвлечься, я начал думать о Жене. О том, что увижу ее через какие-то пару часов. И вдруг, как по волшебству, дрожь и ярость куда-то ушли. И даже боль утихла. Вообще все темное отступило. Нет, не ушло совсем – на это я и не надеялся, но словно чья-то теплая, нежная рука погладила меня по голове. И как будто чей-то голос сказал, что, несмотря ни на что, жизнь не кончилась и впереди будет еще много светлого.
И я, пожалуй, впервые задумался, как так получается, что одного человека вдруг ни с того ни с сего начинает с бешеной силой тянуть к другому. Я увидел – как наяву! – ее густо обведенные черным глаза, услышал короткий смешок за спиной – в тот момент, когда наклонился погладить бронзового бульдога. Наверно, объективно она не самая красивая девушка на свете, - хотя я решительно отказывался верить в это. И я почти ничего о ней не знал, но было в ней что-то такое очень мое, родное. То, чего не было еще ни в одной девушке, с которыми я встречался, - как бы сильно они мне ни нравились. И мне совсем не хотелось думать о том, что рано или поздно придется вернуться в Прагу. Без нее. Потому что от одной такой мысли становилось мрачно и холодно.
Разговаривать тоже не хотелось, и я притворился спящим. Саша с Виктором тихонько беседовали, приемник напевал какое-то ретро.
Наверно, я и в самом деле задремал. Потому что вдруг вместо Жени увидел перед собой девушку с найденной в книге фотографии. Пестрое летнее платье, расклешенное от груди, падало широкими складками и не могло скрыть округлый живот. «Мама?» - неуверенно спросил я, и она протянула ко мне руки. Я подошел ближе и хотел обнять ее. Странное дело, я стал вдруг совсем маленьким и доставал ей как раз до живота. Почему-то мне было грустно – и одновременно так хорошо… Какой-то шорох раздался за спиной. Я повернулся и увидел пучеглазого. «Мама, беги!» - хотел крикнуть я, но увидел, что она улыбается ему.
Машину тряхнуло на выбоине, и я очнулся. От сна остался легкий привкус досады. Как будто я был очень близок к тому, чтобы узнать тайну, понять то, что до сих пор было скрыто. Как будто разгадка была рядом, но я не успел схватить ее за хвост. То, что мама и пучеглазый знакомы, - это было ясно и так. Но этот сон мог открыть мне что-то еще.
Нет, в вещие сны я не слишком верил. Да и крестная часто говорила, что лучше не поверить вещему сну, чем принять за него бесовский морок. Зато я верил в то, что во сне можно понять нечто, наяву ускользающее от разума. Как поэты находят во сне никак не дающуюся рифму. Как математики видят решение сложной задачи. Как, в конце концов, Менделеев увидел во сне свою Периодическую таблицу – если, конечно, не выдумал это для красивости.