Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке
Шрифт:
— Надо быть, как он, и тогда будет хорошо, — просто сказала она.
— Надо жить, как он. А я так не сумею. Уже поздно это для меня.
— У нас есть старики. И пожилые женщины, старушки. Они тебе помогут. Я скажу — и они тебе помогут.
— Спасибо, Аминак. Я даже не подумал об этом.
— Они всегда помогут. Они знают, Вири любил тебя.
Утром шел густой пушистый снег. Маркин отвел Алика в школу. Потом вернулся домой и долго рубил дрова на улице. Люди обратили внимание, что он отвел ребенка, что остановился у Аминак, а не в доме для приезжих. И сейчас
Жить и радоваться
Береги живое — и тогда сердце твое будет чистым. И ты сможешь просто жить и радоваться — радоваться наступавшему дню, улыбке женщины, рукопожатию друга и лепету ребенка…
Каждый дом этого поселка Павлов знает. И сейчас может ночевать хоть в любом, нет проблемы, все дома брошены.
Давно там нет людей, но его тянет к этим пустым домам, хотя маршрут — на тридцать километров западнее. Там жилой поселок. Там знакомые и друзья, но перед последними километрами он всегда останавливается в пустом селении.
Тут ромашки самые большие в Арктике, тут тропинки не зарастают, тут всегда самый крупный голец, тут ручей с самой чистой водой, и старый морж, вернее его туша, лежит в ручье, в самом его впадении в море: старик вышел на берег умирать, и потянуло его к воде. Так и лежит. Никто из чукчей и эскимосов его не трогает, ведь если лежишь в устье — вода в ручье все равно чистая.
Когда задуваешь керосиновую лампу и ныряешь в теплую ночь спального мешка, кажется, будто это тени бывших хозяев поселка колышутся на стене, а не блики огня из топящейся печурки.
Павлов любил эти редкие вечера умиротворения, ты доволен истекшим днем, друг твой тоже разомлел, не раздражает зряшными разговорами — так хорошо, и все заботы хочется забыть.
— Столько прошли, и совсем спать не хочется, — говорит Сергей Петренко, друг Павлова.
— Это от усталости. Когда очень устаешь — не до сна.
— Когда вставать? — спрашивает Сергей. — Пораньше?
— Все равно… Когда бы ни встали, за день управимся. Столько прошли — пустяки осталось.
Сергей, редактор районной газеты, в эту командировку (вертолеты не летали) вышел сам, потому что много чего было в письмах — и самогоноварение, и как бы случайно сгоревший склад с пушниной, и нелады в торговле. Он хотел разобраться. И очень кстати тут рядом оказался Павлов. А Павлову-то иметь попутчика, да еще такого, как Сергей, хорошо и не скучно.
Собственно, задача Павлова — обосновать документацией «райские уголки» на Чукотке: не верят в их существование, золото надо искать — не до «райских кущ»…
Днем они были на месте. Бросили пожитки в доме приезжих и поспешили в столовую.
Столовая еще работала. Она стоит на берегу моря, как и все здешние дома, из окон ее прекрасный обзор — всегда видно, как возвращаются с охоты зверобои, и сразу можно угадать, будет ли завтра в меню моржовая печенка.
— Чукотская диета, — наставлял Павлова Сергей, — ешь то, что хочется, а чего не хочется —
У него было хорошее настроение.
Сегодня в меню моржовой печени нет. Эскимоска-официантка Зоя кивает головой в сторону моря: мол, не видите сами, что ли, почему. Гости не понимают: море весь день было тихое, как раз для охоты.
Павлов подходит к окну и глазам своим не верит: над горизонтом тучи, а все море покрыто белыми барашками. Местные охотники вообще все знали с самого утра и, несмотря на кажущуюся тишь, не вышли на промысел. Как быстро тут меняется погода!
— Давай на берег, Сергей! Все равно суббота — никого в конторе.
Он согласно кивнул, и они заторопились к морю.
— К Юле сходите! — крикнула Зоя. Они с Сергеем были знакомы давно, и она знала, что он из газеты.
— Она там? — удивился Сергей. — Не в райцентре?
— Там, — улыбнулась Зоя. — Вернулась и снова там.
— О ком вы? — спросил Павлов.
— О Векет… Она хозяйка моржового лежбища. Так ее все называют. Сначала ее отец сторожил лежбище, а после его смерти она перешла в его избушку, ну и продолжает дело отца — почище любого охотинспектора.
— Вот тебе и материал.
— Да нет, я о ней уже писал. Человек она любопытный, сказки собирает, песни, ансамбль организовала, стихи пишет на чукотском. Ну вот и моржей сторожит, мужским делом занимается. Не скучает, одним словом, по райцентровской цивилизации…
— Дочь снегов, дитя природы, — хмыкнул Павлов, — дочь тундры и моря, дикое племя онкилонов!
— Увидишь, какое дикое, еще наплачешься! — засмеялся Сергей.
Они сидели на плавнике под высокой стеной берегового обрыва и любовались стихией. Почти на самом краю обрыва желтело большое веселое здание сельсовета. И волны им казались величиной с сельсовет. Тут же на берегу носились восторженные дети, а две старушки собирали водоросли: море выбрасывало их щедро.
Три серых громадных пса степенно, не обращая внимания на людей, прошли по морю в сторону китового кладбища. Там, наверное, им пищи достаточно, они и не торопятся.
— Вот в упряжке они злые, когда им мешаешь, — угадал мысли Павлова Сергей. — А сейчас они без работы и сытые. Если зимой в тундре на пути упряжки даже слон появится, они его вмиг разорвут…
— А что забыл слон в тундре, Сережа?
Сережа, конечно, знал, что каюрский стаж у Павлова приличный, ведь, организовывая весновку, когда нет вертолетов, всегда используют собачьи упряжки. Просто у него было веселое, скорее умиротворенное, настроение — от безделья, от красок природы, от морской свежести.
По берегу шел старик эскимос с тазом. Сергей узнал его:
— Здравствуй, Энкаугье!
Тот пригляделся, тоже узнал, улыбнувшись, поздоровался.
Они подошли к Энкаугье посмотреть, что в тазу. Там лежали зеленые клубни — одни величиной с яйцо, другие крупнее — со среднюю картофелину. Рядом — пук ламинарии.
Энкаугье разломил один клубень — он был с красной мякотью.
— Морская картошка, — объяснил он. — Моржи любят. И мы. Заготавливаем. Вкусно. Шторм выбрасывает.
Гости тут же принялись искать, к ним подключились дети. Эскимосские дети всегда помогают старшим, когда видят их за работой. И вскоре разгорелось состязание — кто найдет больше.