Закон предков(Рассказы)
Шрифт:
После чая, пожелав моим провожатым счастливого пути, я взял кинокамеру и пошел вверх по Мельничной. За поворотом лежали еще более громадные льды. Я снял их и стал карабкаться на сопку. Леса лежали только вокруг озера и немного вдоль Мельничной, а дальше волнами поднимались пустые кручи. Над ними кварцитно блестит шапка гольца Бурун-Шибертуй, венца Чикоконского нагорья. Оттуда, с его высот, неслась Мельничная, оттуда берут свое начало Чикой, Чикокон, Алтай. Все они с грохотом несутся среди хаоса камней, чахлого ерника и мхов, торопятся одарить талыми снегами Байкал.
От долгого созерцания
Потом те же руки накидали в яму рыбы. Чьи руки? Не руки, а тысячетонные льдины, падая с крутой и высокой спины гольца, выдолбили в распадке ямину — кару, а камни сгрудили в ригель, преградивший путь воде. Но буряты, основатели Семиозерья — дивной страны Долон-Нур, считали, что это — дело бога.
Но не буряты зашли сюда первыми, а шустрые россияне — землепроходцы. Потом хитростью через шаманов и лам загнали сюда бурят, чтобы те обживали дикое место, отпугивали от золотоносных горных землиц монголов и вездесущих китайцев. Причина эта была скрыта — сами буряты считали, что они идут с одной целью: создать «чистую страну», земной рай, дэважэн-шангад.
Среди гольцов, грохота воды, цветения альпийских трав и льда мне тоже захотелось почувствовать себя верующим. Я спустился вниз, сочиняя молитвы, прося бога о ниспослании блага. И «благо» это явилось в двух ликах — Моксора и Саньки. Но я уже смирился с мыслью, что, не найдя площадки для вертолета, спущусь в Долон-Нур один, пешком. И уже авансом чувствовал себя героем.
— Вы почему не в пути? — недовольно сказал я.
— Вместе поедем, — ответил Моксор, — чего там!
— Я еще здесь дня три пробуду.
— Два, — возразил Моксор. — Лошадям корму нету.
На следующий день мы извлекли из озера еще тридцать рыб. Среди них была одна «золотая». Это та самая рыбка, которых мы видели в ручье: невзрачная, серая, величиной с авторучку. Ячея в сети крупная, но рыбка набрала капроновой паутины в рот и завязла. Вероятно, одна из тысячи таких рыбешек, которые заходили в залив. Ночью рыбы шли сюда нереститься. Крупные рыбы истекали икрой и молоками. Серая малышка тоже оказалась с икрой. После в траве залива мы поймали руками еще несколько таких рыбок: все они были с икрой или молоками. Значит, это не мальки кишели в ручье, а особая порода рыбы.
Удивлял размер икринок: они были такие же крупные, как и у радужных рыб. В маточной сумке карлиц умещалось всего двадцать — тридцать икринок.
Мы долго снимали тех радужных рыб фотоаппаратом и кинокамерой и сделали еще несколько маленьких открытий. Опущенная в воду рыба кажется не черной, не радужной, а синей: будто бросили в воду длинный кусок ультрамарина, и вот
В это время над гулкими гольцами загрохотал авиационный двигатель. Серый «Антон» шел прямо на озеро. Я сразу узнал его: это был самолет авиационной охраны лесов. Самолет закачал крыльями: он передавал привет от Юрия Скляра и его вертолета. «Все в порядке, мы помним!» — сказал «Антон».
— Как же это ты не знал о рыбе? — спросил я Моксора, когда самолет скрылся.
— Не знал вот, — сказал Моксор, — никто из бурят не знал!
Первые восторги фауной Шэбэт прошли, и не форель, а нечто более знакомое, прозаичное стало видеться в рыбе. Какая это рыба и откуда?
— Хадаран это, — сказал Саня, — хариус.
Мне теперь тоже показалось, что это хариус. Но более расписной и более мясистый, толстый. Но как эта рыба попала сюда? Водопад, потом полуподземный ручей преграждают путь к озеру речной рыбе. Редкие здесь утки занесли икринки в кару, залитую ледниковой водой?
Мы еще раз пошли любоваться водопадом и со всех сторон отсняли его на пленку. Копыта изюбрей выбили в скалах над водопадом густую сеть троп. Любуются звери Мельничной, что ли? Но Моксор показал камень — отстой зверей.
Каменный пьедестал торчал прямо над водопадом. Гонимые волками изюбри спасаются здесь от их клыков, учат здесь молодых изюбрят защите. А ниже, за ригелем, в углу между Глубокой и Мельничной, изюбри устроили себе курорт: целебную грязь выперло из земли. Горелым порохом пахла грязь.
— Грязь по-нашему «шэбэтуй», — сказал Моксор. — Оттого и озеро зовется Шэбэты: грязь, значит.
Прозаичное название, весьма! Но тогда на географической карте можно усмотреть грубую ошибку. «Бурун-Шибертуй», — написано на карте там, где изображен самый высочайший голец. «Барун-Шэбэтуй» — так это звучит. Правая Грязь.
— Это так, — сказал Моксор. — У нас есть место «Левая Грязь», Зун-Шэбэтуй, а здесь — «Правая Грязь».
Назавтра мы совершили еще один кинофотопоход, последний. На утро был намечен отъезд — кони все выщипали вокруг шалаша, мы уже делились с ними своим хлебом. Настроение у нас было отличное, но, спускаясь с ригеля, мы заметили, что все трое страдаем галлюцинацией: почудилось, будто не три, а шесть лошадей бродят вокруг нашего табора. Причем одна из них — белая. Моксор навел на табор бинокль и сказал: