Закон рукопашного боя
Шрифт:
— Убьет! — взвизгнул Агап. — Не удержать без узды-то!
— Держись! — гаркнул Клещ, силясь захватить мерина под горло.
Две темные фигуры, появившиеся из-за очередного извива спуска, только успели шарахнуться в стороны из-под копыт и что-то заорали вдогон:
Вода была уже совсем близко, и Агапу казалось, что уж вроде бы все добром кончилось, когда вдруг зацепился конь ногами за валявшееся поперек улицы бревно. Оба седока полетели через голову мерина…
Упали хорошо, если не считать того, что Клещ, ударившись больной ногой, на минуту потерял сознание. Агап ушибся не
— Река, дедушка! — прошептал Агап. — Рядышком! С обрыва только сойтить…
— Не подняться мне в этот раз, — пробормотал Клещ, — сила ушла. Марфа все сосчитала, зараза.
— Донесу! — Агап ухватил Клеща за руки, взвалил на плечи и потянул вниз, мимо бревенчатых заборов, туда, где маячил на фоне воды силуэт дощатого причала. Оставалось десять, может быть, пятнадцать шагов, когда спереди кто-то невидимый окликнул:
— Ки вив?
— Ле сапер! — ответил Клещ первое, что пришло в голову, и дал возможность Агапу пройти еще шагов пять, прежде чем часовой рявкнул:
— Пароль!
— Но тире па! — сказал Клещ, собрав силы, и, опершись на единственную ногу, отшвырнул Агапа вбок, к причалу, а сам упал наземь, выхватывая из-под армяка пистолет. Выстрел грохнул, и пуля свистнула там, где за секунду до этого была голова Клеща. Клещ двумя руками навел пистолет туда, откуда сверкнула вспышка, пальнул, с наслаждением услышал человечий предсмертный взвизг и бряцанье выпавшего ружья. Агап, сопя и кряхтя, отползал к причалу.
Наделала стрельба переполоху. У набережных изб послышались шум и топот, грянуло несколько выстрелов в воздух. Клещ покатился поближе к Агапу.
— Дедушка, есть там лодка! — бросаясь к старику, завопил тот. Волоком, из последних сил, Агап втащил Клеща на причал, но тут со стороны спуска грянуло сразу с десяток выстрелов.
— Убили… — ахнул Агап и навзничь рухнул на дно лодки, куда только что влез сам и пытался втянуть Клеща. Вторая пуля перебила веревку, которой лодка была привязана к причалу, и ветер потянул ее от берега, на середину. Французы заметили это и били по лодке беглым огнем. Пули свистели над причалом, где ничком лежал Клещ. Он опять потерял сознание и даже не заметил, что случилось с Агапом. Французы различали его, но не стреляли, считая убитым. Однако разум опять к нему вернулся. Он приподнял голову и увидел три-четыре фигуры, которые с ружьями наперевес подходили к причалу. Стараясь, чтобы его шевеления не заметили раньше времени, Клещ осторожно приподнялся и медленно вытянул из-за пазухи второй пистолет. Собрав все силы, он рванул пистолет и в упор выпалил в подошедшего француза.
— О-a! — вскрикнул тот, рухнул на доски, а Клещ рывком катнул свое тело вправо и с шумным плеском плашмя упал в еще не сильно остывшую москворецкую воду. Две пули, которые он опередил на какие-то доли секунды,
— Фин, — мрачно сказал один из солдат, видать, жалея, что не удалось всадить штык в того негодяя, который убил двух его товарищей.
А лодку с исклеванными пулями бортами уже унесло за поворот реки…
КРОШКА
Ей было очень страшно. Свеча, оставленная Клещом в фонаре, догорела. На подземную «штаб-квартиру» навалилась тьма. Крошка забилась в угол, уселась с ногами на лавку, сделанную по-крестьянски, впритык к стене, нашарила тяжелое лоскутное одеяло, набитое тряпьем и куделью, завернулась и ждала. Чего ждала? И сама не знала.
Крошка села на лавке, подложив ноги по-турецки. Ей хотелось есть. Она помнила, что где-то была еда, и осторожно слезла с лавки. Сначала нашла бадейку с квасом и зачерпнула ледяного пойла. Потом нашарила мешок с сухарями и снизку лука. Ощупью ободрав луковицу, она стала откусывать от нее горькие кусочки, грызть сухари и запивать квасом. Полегчало. Сил прибыло, и Крошка даже подумала, не поискать ли ей выход на поверхность. Однако, поразмыслив, она решила, что делать этого не стоит. Во-первых, блуждать в темноте, не зная, куда идти, казалось страшным, а во-вторых, здесь все-таки были еда и питье.
Прошел, наверное, еще час, и Крошка услышала наконец то, что она хотела и одновременно боялась услышать: шаги.
Шаги сперва казались ей капаньем воды, но по мере того, как человек, шедший подземным ходом, приближался, становились тверже и различимее. Кто-то явно шел сюда, и вскоре Крошка увидела где-то вдали красноватое пятно света. Еще немного, и она увидела фигуру человека с фонарем в руке, приближавшуюся довольно быстро. Еще немного — и Крошка разглядела женщину в длинном платье с распущенными волосами. Женщина вошла в подземную комнату и увидела Крошку. Это была цыганка Настя.
— Ты кто, ромала? — спросила она по-русски, но Крошка не поняла.
— Но компрене… — пробормотала Крошка.
— Французка? — удивилась Настя. — Ла филь франсез, уи?
— Уи, уи! — закивала Крошка.
— Де Пари? — спросила цыганка.
— Уи, мадам! — Крошка была ужасно рада. Странная цыганка, как оказалось, вполне сносно знала французский.
— Откуда вы знаете французский?
— Знаю, дорогая. Я не цыганка, я сербиянка. Я у вас в Париже бывала, кочевала немного. Песни пела, гадала. Три года назад. Хороший город, только богатые скупые очень. И полиция злая.
— Я уже давно там не была, — вздохнула Крошка. — Наверно, лет десять.
— Ничего, приедешь. Русские выгонят вас. Армия домой пойдет, ты и уедешь.
Настя добыла откуда-то из-под одежды затертые карты, раскинула на столе, где горел фонарь.
— На сердце у тебя, дорогая, трефовый король, — пояснила Настя, — ты его любишь, он с тобой живет, а любит деньги одни. Правду говорю?
— Да-а… — протянула парижанка.
— Хочешь, погадаю на него?