Закон сохранения
Шрифт:
Преображенский спрятал ампулу в коробочку, с сожалением сказал:
— Что-то ты таким набожным стал? Я раньше за тобой не замечал…
— А как ты мог это замечать, Боря? Если я, как ты говоришь — набожным — стал только недавно. Не мальчик уже. Пятьдесят четыре… Я думаю, если ты проанализируешь свою жизнь за свои сорок три, тоже заметишь кое-какие признаки неслучайности всего, что происходит с тобой и вокруг тебя.
Борис Викторович усмехнулся.
— Богоискательством занялся? Нет, я не отрицаю его существования, есть он или нет, мне как-то по фигу… Верю я в него или нет? Кому какая разница? Я хозяин своей жизни, хочу
Кабанов молча смотрел на него. О том, что Борис — бабник, знала вся больница. Но что б вот так декларировать свою сексуальную распущенность… Что это? Символы конца двадцатого века? Ну, молодежь, с ней более-менее понятно… Бери от жизни все! — реклама пепси-колы… или Я за безопасный секс! — а чем он, собственно, опасен? Спидом? Так латексные поры в пятьдесят раз крупнее вируса ВИЧ. Сифилисом? Ну это сейчас лечится легко. Рождением ребенка? Вот в чем дело! Ведь ясно, что борьба со спидом с помощью презерватива — банальная туфта, вранье. Все дело в моральной установке: Трахайтесь, ребята, только детей не заводите! Ни к чему они вам! С ними же трудно. Растить, кормить, ухаживать и воспитывать. И ведь еще как трудно! Если сорокалетний врач, солидный дядя, разошелся с женой, оставив ей почти взрослого сына, только для того, чтоб без помех кувыркаться с молоденькими медсестричками или студентками.
Виталий Васильевич, выпил последнюю стопочку, которая все стояла перед ним, бросил в рот кусочек ветчины, пожевал, проглотил.
— Эх, Боря, Боря… Солидный взрослый мужик, а весь ум ушел в малый таз… Ну, неужели у тебя нет никаких других интересов в жизни? Радости, удовольствия… кроме секса?
— Ну почему же, есть, конечно. Работа, друзья — Ответил Борис Викторович, — когда мне удается спасти больного, вытащить его буквально с того света, я испытываю наслаждение, пожалуй, даже большее, чем во время оргазма. Да ты и сам знаешь… Помнишь, говорил, когда я у тебя интерном был?
— Помню. Но ведь нельзя же свою жизнь строить только на получении удовольствия? — Борис удивленно уставился на Кабанова.
— Почему? А зачем же жить тогда? Или ты действительно веришь что цель жизни в построении дома, рождении ребенка, и поса… посо… ну, как это, посаждении дерева? Так мне только дерево осталось посадить… — Он заметно захмелел с третьей стопки. — Слушай, ты такой целомудренный стал! Честно признайся, сам-то, что никогда и ни с кем, что-ли? Не поверю… — язык ворочался тяжело, — наши девки сами прыгают… Как это у Пушкина…ты им только покажи…, - он хрипло захихикал. — А ты все-таки, скажи, неужели ты ни разу никого не поимел, кроме Ларисы?
Кабанов нахмурился. Борис невольно во хмелю затронул, пожалуй, самую больную тему для него. Да что кривить душой, было, было… Он, не Борис, естественно… Мало того, вся нынешняя беда, по убеждению Виталия Васильевича от того и произошла, что он однажды позволил себе…
Да. Было один раз… но как было?! И не хочется вспоминать, да не забудется…
Кабанов по телефонограмме
— Виталий Васильевич? — он оторвался от созерцания внутреннего мира, пережевывающего в тот момент бутерброд, и повернулся на голос. Перед ним стояла молодая очень симпатичная женщина с иссиня-черными, явно крашеными волосами и очень светлыми голубыми глазами. Кабанов никогда не видел такого сочетания… и в памяти не было брюнеток с Такими глазами… Откуда она его знает? Он проглотил пережеванный бутерброд, и спросил:
— Да, я, а кто вы?
Женщина протянула ладошку.
— Ника. — вы наверное не помните меня, лет восемь назад, я у вас в кардиологии проходила интернатуру. — Виталий Васильевич напрягся, сколько их этих интернов прошло через него… сотни. А уж тем более, если они по плану всего две-три недели работали в инфарктном блоке?
— Извините, не припоминаю. — Внимание симпатичной женщины, было весьма приятным, но Кабанов лукавить не умел. Легко пожал протянутую руку, — А вы тут откуда?
— Я зам главного врача психоневрологического диспансера, вот приехала. Вызвали. — Ника улыбнулась. — Я очень рада нашей встрече.
Кабанов мысленно пожал плечами. Чего радостного? Пожилой пухлый мужчина, ест бутерброд и запивает его лимонадом. А она рада. Но вслух произнес:
— Мне тоже, очень приятно… что меня помнят.
— Ну что вы, вы тогда такое впечатление на нас произвели! — она поправилась, — на меня… Вы ж занимались с нами… Помните? Я до сих пор помню, как вы нас учили разбирать кардиограммы… Я, правда, потом пошла в ординатуру по психиатрии, но ваша наука, мне здорово помогала… — Кабанов зарумянился от смущения. Ника, или как ее полностью?.. сумела растопить льдинку, которой так старательно отгораживался от нее Виталий Васильевич…
Перерыв закончился, всех опять пригласили в зал. Ника потащила его на последний ряд, сбоку от пультовой ложи, где сидели техники, управляющие громкостью звука, и там все оставшиеся три часа, Ника щебетала, как она рада, что встретила старого знакомого, чудесного доктора… Кабанов кивал, в пол-уха слушая, что неслось со сцены, он только один раз перебил ее, спросив:
— Ника, а как вас полностью зовут?
— Вероника, — ответила та, и продолжала тихонько щебетать.
Когда совещание закончилось, они вместе вышли из здания. Кабанов направился к своему жигуленку. На работу он возвращаться не собирался. Ника шла рядом, просто потому, что к метро было в ту же сторону. Кабанов открыл дверь, и спросил:
— Может, вас подвезти? — просто из любезности, что молодая красивая женщина три часа сидела рядом на скучном совещании, и уделяла ему внимание.
— А вам по пути? Я вас не задержу?
— Ничего, у меня есть время, — ответил Кабанов, — садитесь.
Ника жила не близко, в Кузьминках. Виталий Васильевич, уже три года водивший машину, терпеть не мог ползти в пробках… наконец, они выбрались на Волгоградский проспект… но Кабанов, изрядно уставший и на совещании и среди машинной толчеи на Садовом кольце и у Таганки, раззевался… Он извинялся, прикрывал рот ладонью, тряс головой, дремота наваливалась неумолимо… Ника, радостно объявила: