Закон сохранения
Шрифт:
— Ну что? Что ты смотришь?
— Я думаю, сынок прав. Тебе что деньги не нужны?
— Полковник! Ты упрекаешь, что я не взял взятку? — Кабанов усмехнулся. — Куда мы катимся?! Начальник УБЭП… — он не договорил.
— Да плевать мне на такие взятки. Это ничто! А вот когда подпись чиновника в префектуре стоит тридцать или пятьдесят тысяч долларов? Только подпись! А сто тысяч? Ты вообще видел эти деньги? Это годовой бюджет района, округа. И ведь дают! И берут! А то, что тебе давал этот козлик, это — тьфу! — Максаков лежа у костра, поменял позу, налил себе еще, подцепил
— Я и не говорю. Я — малопьющий!
— Ну, слава Богу, что не совсем непьющий! И не куришь? — Кабанов покачал головой:
— Не научился раньше, а сейчас уже не хочу учиться.
— Виталий, только не говори, что к женщинам равнодушен!
— Не скажу… — прокряхтел Кабанов, выпив свою стограммовку.
Максаков проглотил свои сто граммов из запотевшего стаканчика, откусил и прожевал кусочек желтого дымящегося мяса.
Напарники — рыбачки, капитан Поляков и рыбачок Леонидыч, молчали. В разговор не вступали. Максаков их взял для компании. Леонидыч — местный, у него приезжие переночевали, а утром едва забрезжил рассвет, Леонидыч с Поляковым вытащили сеть, выбрали полуметровых стерлядок, которых Максаков сразу же начал приготавливать по-своему, и двух метровых осетров.
Виталий Васильевич с удивлением наблюдал, как Максаков мнет буханки черного хлеба и обильно пропитывает водкой. Полученную смесь он начал наталкивать в жабры стерлядкам. Леонидыч, тем временем, скатал сеть. Всю мелочь и ненужную рыбу он покидал обратно в реку. Потом саперкой на берегу откопал что-то вроде могилки, в которую ведром натаскал воды, а Максаков бережно укутав пьяных стерлядок в холстину опустил в эту воду.
— Вот, — довольно сказал он, — пусть подождут. Это нам домой.
С осетрами Леонидыч обошелся строго, головы порубил и кинул в котел — уху варить, а мясо Максаков нарезал желто-белыми полосками и уложил в кастрюле с лучком, перцем и каким-то душистым белым соусом.
Капитан Поляков, которого Виталий определил в роль вроде адъютанта у полковника, из машины принес целый веник удочек и ведро с наживкой. Максаков выдал доктору пару удилищ, пару взял себе, скомандовал,
— Пошли ловить к ухе навар!
К полудню они смотали удочки, собрали всю выловленную рыбку, Ленидыч передал ее капитану, чистить, а сам большой ложкой выловил из бульона осетровые головы и принялся отделять от хрящей и мяса кости. Максаков же насаживал на шампуры подмариновавшуюся осетрину. В родничке лежали еще шесть пар бутылочек "Смирновской". Кабанов, напрягаясь внутренне, спросил:
— Это все нам?
— Не раскатывай губов, — сказал, насмехаясь, Максаков, — пара, ну тройка — нам, а остальное — стерлядкам, им надо до завтрашнего вечера дожить.
И вот сейчас они уже похлебали густой, заправленной пшенкой ухи, усидели одну бутылочку, и под шашлык начали вторую.
Максаков доел кусок, лег поудобнее и сказал,
— Я тут вспомнил старый стишок, уж и не помню откуда знаю, только в памяти осел, —
На свете всяко может быть.
Мать может сына позабыть,
С любимой может муж расстаться,
Но чтобы медик бросил пить,
Курить, (пардон) е…..ться?
Нет, этого не может быть!
Все расхохотались. Кабанов немного смутился. А Максаков продолжал:
— Ну что? Верно? — Виталий засмущался. Вот полковник — зараза. Неймется ему. — Ты сам говорил, что к женщинам неравнодушен!
— А ты меня теперь с рыбалки в бордель поведешь? — парировал Кабанов. Максаков вскочил на колени, глаза горят, хмель в башку двинул.
— А что? Можно и в бордель!
По выражению лица капитана, Виталий Васильевич понял, что Максаков запросто может повести доктора в бордель, и постарался перевести тему. Но тот сам, немного утих и сказал:
— А зачем тебе в бордель? У тебя там такие сестрички… Одна Мариночка!.. — он мечтательно причмокнул губами. — Эх, кабы не сердце. Я б себя проявил. — Он обратился к остальным собеседникам, но больше к Леонидычу, — Ты-то Сашка видел ее, — Поляков кивнул, — А тебе я скажу, необычной красоты девушка и не замужем! — он потянулся к ополовиненной бутылочке. Наливая себе и остальным, спросил Кабанова:
— А вот скажи, отчего она замуж не выйдет никак? Или уже побывала?
— Ну ты спросил! — Удивился доктор, — я что, у нее в подружках? Кажется, она была замужем. А что сейчас, не знаю.
Максаков снова обратился к Леонидычу:
— Доктор, — он показал на Кабанова, — инфаркты лечит, мастер. Но я тебе скажу, его медсестры одним своим присутствием заставляют себя почувствовать мужиком и захотеть жить! Вот что важно! — он снова повернулся к Виталию Васильевичу, — А ты помнишь попика? Ну, священник со мной лежал? Как его? — он пощелкал пальцами, — Отец Владимир! Он тоже Мариночку без внимания не оставлял.
Кабанов вспомнил. Тогда прошлогодней зимой и Максаков, и отец Владимир, в миру Свешников Владимир Матвеевич, поступили в один день. Кажется, днем, к обеду привезли полковника, а под утро, к концу дежурства, поступил Свешников после всенощной службы в храме. Священнику повезло. Относительно, конечно. Инфаркта заработать он не успел, но несмотря, что нет еще и пятидесяти заработал, или как он сам, шутя говорил — "заслужил", пока только приличный приступ стенокардии, но все, как говорится, впереди! Если, конечно, не лечить.
Доктор Наф-Наф отнаблюдав обоих положенные сутки, положил их в одной двухместной палате рядом с инфарктным блоком. Кабанов дежурил через три ночи на четвертую, и вот они — милиционер и священник часиков в десять с коробками конфет, печеньем и бутербродами, пробирались в ординаторскую к Кабанову, заваривали чай и вели умные беседы до полуночи. В двенадцать Кабанов выгонял обоих спать. Умным людям интересно общаться друг с другом, особенно таким разным. Спокойный, порой немного унылый Виталий Васильевич, рассудительный отец Владимир и взрывной и шумный Максаков, прошедший все ступенечки ментовской карьеры от участкового до начальника УБЭП. Они были друг другу интересны.