Закон трех отрицаний

Маринина Александра

– А что вы должны подумать? – послушно повторил вслед за ней Селуянов.

– Что был скандал, это же очевидно. При этом если бы оба родителя ополчились на ребенка за какую-то провинность, то хозяева были бы вместе, а мальчик переживал бы и боялся. Хозяйка, допустим, с мигренью, а хозяин около нее хлопочет, водичку ей подносит, компрессы меняет, таблетки дает и всем своим видом показывает, вот, мол, паршивец, до чего родителей довел. Но нет, хозяева злились каждый по отдельности. Возьмем другой вариант: хозяин и хозяйка между собой скандалят, а ребенок ни при чем. Будет мальчик спокойным и веселым, зная, что между родителями происходит что-то страшное и непонятное, с криками и угрозами развестись? Не будет. Остается

одно: Станислав Оттович ругается на сына, а мать его защищает. После этого хозяева злятся каждый в своем углу, а мальчик знает, что мама его всегда защитит, поэтому ему не страшно. Ну а уж насчет повода для этих скандалов… Это совсем просто. Я ведь прислуга, то есть на мне уборка и все такое. Кому, как не мне, видеть, чем мальчик в своей комнате занимается и что у него на полках, на письменном столе, под столом и на тумбочке. Кому, как не мне, каждый день подмечать, какие книги действительно открываются регулярно и читаются, а какие как положены на полку, так и лежат нетронутыми, и закладка в одном и том же месте находится.

Все это было замечательно, но пока не про то. Эти истории имели место, когда Валерий Риттер еще в школе учился и в институт поступать готовился, а Селуянова больше интересовала жизнь семьи после женитьбы молодого хозяина.

– После того как Валерик встал на ноги и хозяин понял, что сын сделал по-своему и переделать уже ничего нельзя, он от мальчика отстал. И от хозяйки отдалился. Вроде бы мир какой-то наступил, все успокоились, никто ни с кем не ссорился. Лет пять примерно меня ни разу не отсылали ни с того ни с сего, понимаете, Коленька?

Коленька понимал. Значит, в течение примерно пяти лет в семье не было ни одного скандала. А если и были, то глубоким вечером или рано поутру, когда домработницы еще нет.

– Потом Станислав Оттович умер, и почти сразу появилась Лариса. Валерик с ней на похоронах и познакомился, она была ученицей хозяина. Полгода приблизительно они женихались, потом поженились, и месяца через три началось.

– Опять стали отсылать? – догадался Селуянов.

– Опять, да не опять, – бросила Римма Ивановна загадочную фразу. – Тут все стало по-другому. Во-первых, Валерик. Он, в отличие от родителей, никогда барчуком не был и дистанцию со мной не держал, а то, что хозяева на это сердились, так ему было наплевать. А теперь и он эту манеру взял: Римма, вы на сегодня свободны. У меня обед не доварен, пироги в духовке, стиральная машина крутится – ничего не слушает. Идите, мол, Римма, и завтра у вас выходной. Какой выходной, когда завтра будний день? У меня выходные в субботу и воскресенье, как у всех нормальных людей. Нет, Римма, завтра не приходите. И так посмотрит, что я понимаю: лучше и вправду не приходить. Это во-вторых. Раньше меня только на время скандала отсылали, а теперь стали еще и на завтрашний день спроваживать.

– Очень интересно, – подбодрил ее Селуянов. – И в чем причина, вы догадались?

– Ну неужели не догадалась! – фыркнула она. – Я же прислуга, Коленька, а не гость в этом доме. Весь мусор через меня проходит, и все постельное белье, между прочим, тоже. Лариса оказалась наркоманкой и никудышной женой. Как только она в свободный полет уходит, так меня из дома вон, чтобы не видела, что она вытворяет. Пусть Валерик меня простит, но я все равно скажу, потому что Ларису убили и дело это серьезное. По простыням всегда видно, на них спят или еще чем-то занимаются. Я постельное белье меняю каждую неделю. Могу вам совершенно точно сказать, Коленька, что брачные ночи у них бывают раз в два-три месяца, а то и реже. И это при том, что ей двадцать пять, ему тридцать три и женаты они всего-то чуть больше двух лет. Это как, по-вашему?

– Это плохо, – вполне искренне согласился Коля. – А почему вы решили, что Лариса была наркоманкой?

– Много ума не надо, достаточно добросовестно убирать квартиру и уметь читать.

Все

понятно. Ну и тетка эта Римма Ивановна! Клад, а не свидетель. Были бы все такими – проблемы раскрываемости бы не было.

– Не помните, упаковки от каких препаратов вы находили?

– Во-первых, помню, а во-вторых – вот! – она торжественно вынула из кармана красивого передника пустой флакончик из темного стекла. – Когда вчера вечером позвонил Валерик и сказал, что Ларису убили, Нина Максимовна заметалась, заметалась, а я первым делом в спальню прошла и Ларисину тумбочку проверила. Я же знала, что вы придете и будете меня спрашивать. Лариса неаккуратная была, пустые упаковки и флаконы никогда сама не выбросит, то в тумбочку прикроватную сунет, в ящичек, то в ванной оставит, то в кармане халата забудет.

Тьфу ты, незадача! Надо выемку оформлять, а то потом прицепится кто-нибудь: откуда флакон да оперативники его сами на улице нашли… Сам Селуянов позвонить следователю не может, он не включен официально в группу, работающую по делу, у него свой интерес – Люба Кабалкина. Ладно, сейчас он позвонит Короткову, пусть тот сам выкручивается. А препаратец-то сильный. И не из дешевых.

– Римма Ивановна, я слышал, что Станислав Оттович был трижды женат. Это правда или люди наговаривают?

– Правда, правда. Про первую его жену я ничего не знаю, это очень давно было, а вторая у него была актриса. Нина Максимовна как раз третья.

– И дети во всех браках были?

– Нет, в первом не было, а от актрисы у него дочка, Анита. Валерик с ней очень дружит, только вот в последние месяцы она что-то не заходит к нам.

– Что ж так? Поссорились?

– Да боже упаси, они по телефону все время разговаривают. Если Валерика нет, Анита с хозяйкой беседует. Они как одна семья стали. Раньше, при Станиславе Оттовиче, такого не было, а когда он умер, Анита снова всю семью собрала, неправильно это, говорит, когда родные люди живут как чужие.

– Это верно, – снова согласился Селуянов, нетерпеливо ожидая, когда же в рассказах Риммы Ивановны начнет мелькать имя Любы Кабалкиной. – Значит, Анита эта сблизилась с семьей Риттер, правильно?

– Сблизилась. И даже добилась, чтобы Нина Максимовна и ее мать, ну, актриса бывшая, стали друг к другу хоть как-то относиться. А то ведь они даже знакомы не были. Конечно, подругами они не стали, это уж понятное дело, но с праздниками друг друга поздравляют, с днем рождения, подарки через Аниту друг другу передают.

– А что же бывшая актриса? Так больше и не выходила замуж? – упорно гнул в свою сторону Николай.

– Почему же, выходила. У нее и дочка есть от второго брака, Валерику ровесница, на несколько месяцев всего старше. Любочка. Чудесная девочка! Она теперь тоже с Валериком дружит и в гостях у нас бывает.

Да уж, чудесная девочка. Тридцать три года, финансовый директор фирмы, двое детей, причастность к убийству. Тоже еще, девочка…

– А Лариса с ними ладила? Как вообще у них складывались отношения?

– А никак. Они Ларисе были неинтересны. И она им тоже. Когда Анита или Любочка приходили, Лара посидит минут двадцать с ними, максимум полчаса, а потом уходит. Даже мне было видно, что ей с ними скучно. Аниту она старухой называла, все-таки двадцать лет разницы, а Любочку – клушей.

– Почему клушей? – заинтересовался Селуянов.

Ему было интересно все, что касалось Кабалкиной.

– Она полненькая такая, толстушечка, у нее двое деток, так она только про них и рассказывает, ну, сами понимаете, как любая любящая мать. Я, например, с удовольствием слушала, и Валерик, мне кажется, тоже. А вот Анита раздражалась. У нее своих-то нет, видно, она из-за этого переживает, и про чужих детей ей слушать больно. И вообще, Любочка такая добросердечная, за всех беспокоится, обо всех заботится, всем помогает. За это Лариса и называла ее клушей. Недобрая она была, Лариса. Людей не любила.