Закон трех отрицаний
Шрифт:
– Вы сказали только что, что Валерий Станиславович получил информацию и сделал выводы. Какие?
Ну вот, с тоской подумал Коля, глядя на красивую стройную женщину, которая только что целый час свободно и без раздумий отвечала на его вопросы и внезапно словно лицом потемнела, погасла как-то. Вот мы и добрались до той критической точки, когда свидетель вдруг понимает, что наговорил лишнего, и начинает судорожно и неловко искать пути отступления, чтобы дезавуировать уже сказанное и не сказать больше ничего. А он-то, Селуянов, губы раскатал, обрадовался, думал, что Волкова окажется такой же, как домработница Риттеров, с удовольствием вываливающей перед сыщиками все свое информационное богатство. Рано
Волкова продолжала молчать, пить чай и задумчиво глядеть на висящую на стене фотографию, на которой была изображена девочка-подросток в старинном платье с гитарой в руках.
– Анита Станиславовна, – начал мягко подкрадываться Коля, – я понимаю ваши затруднения, ведь речь идет о вашем брате, к которому вы привязаны, которого вы искренне любите. Но если вы станете чего-то недоговаривать, у меня появятся подозрения. Понимаете?
Она молча кивнула, не отводя глаз от фотографии.
– Если ваш брат ни в чем не виноват, то зачем вам нужно, чтобы я его подозревал? Совсем это ни к чему ни вам, ни мне, ни тем более ему. Я начну проверять свои подозрения, потрачу время и силы, истреплю нервы вашему брату, все окажется впустую, а настоящий убийца будет гулять на свободе. А если Валерий Станиславович каким-то образом причастен к убийству своей жены, то получится, что вы покрываете преступника. Тоже как-то не очень здорово, согласитесь. Так к каким выводам пришел ваш брат после того, как застал жену с любовницей?
Анита перевела глаза на Селуянова. Взгляд у нее был очень серьезным и сосредоточенным.
– Хорошо, я скажу. Но если вы сделаете из этого неправильные выводы и Валерий из-за этого пострадает, я себе этого не прощу. Он понял, что ситуация с Ларисой вышла из-под контроля, что ее больше нельзя считать чем-то вроде тихого домашнего пьяницы, что в мастерскую приходят случайные люди, что информация о ее склонностях в любой момент может начать распространяться со все увеличивающейся скоростью, что она ведет за пределами своей квартиры совсем другую жизнь. И что если это немедленно не остановить, то все дальнейшие усилия по продвижению ее творчества уже не будут иметь никакого смысла. А Валерий вложил в раскрутку очень большие деньги, я вам уже говорила. И все это пропадет, все это больше никогда не окупится.
Она снова замолчала, но на этот раз взгляд не отвела, продолжала смотреть Селуянову прямо в глаза. От этого ему стало неуютно и как-то зябко.
– Смерть всегда забирает самых лучших, – внезапно тихо проговорила она. – Вы понимаете, насколько отвратительна и оскорбительна эта фраза?
Селуянов понимал. Он слышал эти слова много раз, особенно на панихидах, на похоронах криминальных авторитетов. Да и по телевизору это говорили частенько, если погибал кто-то из молодых журналистов. Можно подумать, что те, кому посчастливилось дожить до глубокой старости, все сплошь бесталанные сволочи, а вот кто умный, хороший и талантливый, тот непременно умрет молодым. И можно подумать, что смерть в конце концов забирает не всех. Глупость несусветная. Волкова права, фраза, ставшая такой расхожей и широко употребляемой, на самом деле глубоко безнравственна. Каково ее слышать тем, кто остался жить? Получается, коль они живы до сих пор, то они – самые худшие? Интересно, неужели сами журналисты, с пафосом произносящие эту чушь с экранов телевизоров, этого не понимают? Совсем безмозглые, что ли? Коля вдруг вспомнил, как трагически погиб сорокалетний известный тележурналист, и именно эту фразу со слезами на глазах почти выкрикнула ведущая теленовостей. А накануне вся театральная общественность торжественно отмечала столетие прекрасного артиста, которому посчастливилось сохранить себя к этому дню настолько,
Но не менее интересно и другое. Почему об этом заговорила Волкова? Потому что Лариса Риттер никак не может относиться к этим «самым лучшим» и смерть пришла к ней вполне заслуженно? Или она имела в виду что-то иное?
– Я понимаю, что вы хотите сказать, – Селуянов двигался ощупью, ибо совсем даже и не понимал, что именно хочет сказать ему старшая сестра Валерия Риттера.
– Я рада, что вы понимаете. Но у этой фразы есть еще один смысл.
– Какой?
– О мертвых или хорошо, или ничего. И этот второй смысл очень часто эксплуатируется не вполне добросовестно. Вы и теперь меня понимаете?
Селуянов похолодел. Вот, оказывается, что пытается ему объяснить Анита Станиславовна! Она хорошая сестра, любящая и преданная. Но она и разумный человек, честный и порядочный, она понимает, что речь идет не о мелочовке вроде не отданного вовремя долга размером в сто рублей и не о банальном адюльтере, а об убийстве.
– Да, мне кажется, я вас понял. Я ценю вашу деликатность, Анита Станиславовна. Но я хотел бы все-таки спросить: вы точно знаете, что ваш брат подумал именно так? Это очень важно, поймите. Я должен быть уверен.
– Он не только подумал об этом. Он произнес это вслух. Простите, Николай Александрович, мне тяжело продолжать этот разговор…
Сергей Зарубин возвращался на Петровку с тяжелым сердцем. Полтора часа, девяносто минут беспрерывных слез кого хочешь повергнут в состояние уныния. А уж если рядом с рыдающей матерью толкутся двое малышей, которые заражаются ее настроением и тоже начинают голосить, потому что любому ребенку становится страшно, когда мама так безутешно плачет, то этот сюжет может выдержать только обладатель исключительно крепкой нервной системы.
Зарубин, конечно, слабым не был. Он был нормальным. И поэтому ему было тяжело.
Кабалкина оплакивала Ларису. Они не были близки и уж тем более не были подругами, но Лариса для нее была членом семьи, женой Валерия. Ничего существенного, проливающего свет на преступление, она не рассказала, кроме того, что и так уже было известно из бесед с другими людьми: Лариса была наркоманкой, а Валерий это от всех скрывал и поэтому не принимал мер к тому, чтобы лечить жену. О том, что Лариса Риттер делала сексуальные поползновения в сторону Аниты, Кабалкина тоже знала. Короче, ничего нового.
И только под самый конец, когда Зарубин уже собрался было уйти, Любовь Григорьевна не выдержала. Видно, нервы сдали окончательно. Она разрыдалась так отчаянно, что Сергей, уже натягивавший в прихожей куртку, остановился.
– Люба, ну что же вы так убиваетесь, – сочувственно проговорил он и осторожно погладил ее по голове.
Этого оказалось достаточно, чтобы ее буквально прорвало.
– Я не могу больше, я должна кому-нибудь рассказать, ну хоть кому-нибудь, иначе я сойду с ума! Можно, я вам расскажу? Может быть, вы мне поможете?
Сергей мгновенно повесил куртку на крючок и повел Кабалкину назад в комнату, осторожно поддерживая ее за плечи. Ну вот, наконец-то, не напрасно он вытерпел этот беспрерывный плач в три голоса. Сейчас она ему все и расскажет. Или про Ларису Риттер, или про кинезиолога Аничкову, Коле Селуянову на радость.
Боже мой, как он ошибался! Жестоко и зло. Захлебываясь и сморкаясь, Любовь Григорьевна Кабалкина поведала Сереже Зарубину, что у нее пропал любовник. Был, был – и вдруг пропал. Ни один его телефон не отвечает, и она совершенно не представляет, что ей делать и где его искать.