Закон тридцатого. Люська
Шрифт:
— Вот! Говорила я ей, предупреждала: «Брось!» А она все равно ее подвесила.
— Ничего не понимаю, — сказал Степан Емельянович.
— А понимать нечего. Подвешивала она на нитке эту конфетину к весам. Лежит конфетина на прилавке — весы точно показывают, а скинешь ее пальцем — она и повиснет. На двадцать грамм разница. Отвесила товар — опять ее на прилавок.
— Механизация производства! — съехидничал старик.
— Вот, — Люська положила перед покупателем жалобную книгу. — Пишите. Опозорила нас Логинова. Весь магазин опозорила.
Старик
— Написать нетрудно. Можно написать. А что толку?
— Мы ее накажем, — сказала Люська.
— А без этого, без жалобы, не накажете?
— Все равно накажем.
— Так зачем же писать, девушка? Потом вызывать начнете, протоколы там разные… Покоя не будет. — Старик нахмурился, и глаза его вовсе скрылись под клочьями бровей. — Нет. Не буду писать.
— Ваше дело.
Старик снова покашлял в кулак, взял свои покупки и ушел.
Вызвали Сашу.
— Как же вы посмели, Логинова, — обратился к ней Степан Емельянович. — Как у вас рука поднялась?
Саша залилась слезами.
— Я… я больше… никогда… Черт попутал…
— А я ни в бога, ни в черта не верю, — металлическим голосом говорил Степан Емельянович. — За свое преступление вы ответите. И прежде всего перед своими товарищами. Идите.
Саша ушла. И тотчас в кабинет ворвалась Нина Львовна. Вид у нее был такой, будто она пробежала без отдыха не меньше пяти километров и при этом за ней гнался по крайней мере уссурийский тигр.
— ОБХСС, — выдохнула она. — В магазине.
— Кто? — не сразу понял Степан Емельянович.
— ОБХСС…
— Ну и что?
— В магазине…
— И чего вы испугались?
— Милиция же!..
Степан Емельянович не выдержал, засмеялся.
— Это хорошо, что вы хоть милиции боитесь.
Нина Львовна посмотрела на него обезумевшими глазами, резко повернулась и выскочила из кабинета.
Тут уж и Люська не выдержала, прыснула в кулак.
В дверь постучали.
— Разрешите?
Вошел старший лейтенант.
— О, у вас тут весело! Здравствуйте! — Он протянул руку Степану Емельяновичу. — Старший лейтенант Ивин.
— Кольчиков, майор, увы, в отставке.
— Знаю, слышал. Здравствуйте, Людмила.
— Здравствуйте, Валерий Сергеевич!
— Чего вы меня так рассматриваете?
— Первый раз вижу в форме.
— Ну и как?
— Ничего. Подходяще.
Степан Емельянович пригласил сесть.
— Чем могу служить?
— Да ничем. Разрешите закурить?
— Курите, пожалуйста, — кивнула Люська.
Валерий Сергеевич щелкнул зажигалкой. Затянулся, выпустил тоненькую струйку дыма.
— Слышал, перестраивать торговлю собираетесь?
— Собираемся.
— Мы в ОБХСС очень заинтересованы вашими планами.
— А мы жульничать не собираемся, — весело сказала Люська.
Валерий Сергеевич засмеялся.
— А у вас, Телегина, я гляжу, превратные понятия об органах милиции. Ведь мы не только пресекаем, мы и воспитывать должны. И помогать людям разбираться, что
— Мы ж проверять будем.
— По нескольку раз перевешивать? — усмехнулся Валерий Сергеевич. — Уж лучше вы своим продавцам поверьте. Только не обезличивайте их. Пусть каждый за свою работу несет ответственность полной мерой. И проверять не надо будет. Совесть — лучший контроль честности.
— Мысль верная, — согласился Степан Емельянович.
— Пусть они расписываются на пакетах, которые взвешивали, — предложила Люська.
— Да это кустарщина, — возразил Степан Емельянович. — Может быть, штампы им заказать такие. Ну, как на заводе… Личная марка.
— Можно и так, — согласился Валерий Сергеевич.
— Надо будет с продавцами посоветоваться, — сказала Люська и помрачнела. — А у нас происшествие сегодня. Обвес.
— Нехорошо. И что ж вы предпринять решили? Протокол составить?
— Не знаем еще.
— Протокол, конечно, — вещь сильная. За протоколом штраф стоит, и суд, и тюрьма. А мы вот в милиции, честно говоря, не очень-то любим протоколы заводить. И не потому, что хлопотно. Людей жаль. Ведь среди виновных не только матерые жулики. Там и споткнувшиеся, и просто дураки. Не совсем понимают, что творят. Их учить надо. Из них еще можно настоящих людей слепить. А тюрьма да лагеря не лучшая скульптурная мастерская.
— Но наказать-то надо.
— Обязательно. Ни одного проступка без наказания. Вы посоветуйтесь с заводскими ребятами. С дружинниками. Они вам очень могут помочь. Ну, а в крайних случаях обращайтесь к нам без стеснения. На одной земле живем!
— Спасибо. Вопрос к вам, — Степан Емельянович осторожненько покосился на Люську. — Как с той девушкой будет, которая письмо написала?
— Она в больнице. Поправляется.
— Знаем. Мы ее навещаем.
— Это хорошо. Человеку очень тепло человеческое нужно! Если б мы иногда для людей душевного тепла не жалели, ей-богу, люди бы на сто лет дольше жили. А эту девушку — есть у нас такое мнение — не стоит к уголовной ответственности привлекать. То, что она обо всем написала, себя не пощадила, — это хорошо. Не погасили окончательно в ней совесть прохвосты. Не сумели. Хоть и запутали.
Когда Валерий Сергеевич ушел, Степан Емельянович как бы про себя проговорил:
— Никогда б не подумал, что такие душевные люди на такой, казалось бы, беспощадной работе.
Дружинники посоветовали вывесить в витрине «окно сатиры» по поводу ЧП.
— Разрисуйте эту самую Логинову в красках. Чтобы другим неповадно было. Такие окна сильно действуют. И главное — люди знать будут, что вы мошенников всяких и прочих там нарушителей сами строго осуждаете, что вы сами стоите на страже порядка. И люди вам верить будут.