Закон военного счастья (сборник)
Шрифт:
Внезапно дверь открылась и в палату вихрем – другого слова и не придумаешь – влетела… Кто бы мог подумать? Татьяна Федоровна, медсестричка из больницы, по всем статьям очень правильная и разумная тетка. Она сразу взяла ситуацию в свои руки.
– Ты бы, Гринев, лежал, как тебе врачи приказали… Понимаю, сейчас дам воды.
И она стала подавать ему воду в чайной ложке, чтобы он ее неторопливо слизывал, потому что вдохнуть в себя было очень больно, почему-то весь рот пекло прямо адским огнем… И тогда он все вспомнил.
– Значит, – он перевел дух после такого длинного слова, –
– В госпитале, – подтвердила Татьяна Федоровна. – Молодец, приходишь в себя. Хочешь, я тебе Васильевну кликну?
– Если она не занята, – попросил Ростик и смутился. Наверное, сейчас мамина степень занятости значения не имела. Это подтвердила и Федоровна:
– Больно вы все деликатные, Гриневы, – вздохнула она. – Сейчас приведу ее. А то она три ночи не спала, все ждала, чем операция обернется.
Ростик не понял эту фразу, по его разумению, врачи сами всегда отлично знали, как проходит операция, и лишь потом осознал, что это, скорее всего, относилось к Земле, а тут, в Полдневье, даже мастерская работа хирурга могла обернуться гангреной, или сепсисом, или еще какой-нибудь гадостью.
Потом пришла мама и принесла небольшой ночничок, сразу стало светлее. Мама была, как всегда, самой прекрасной женщиной на свете, даже с кругами под глазами на пол-лица, даже с дрожащими и опухшими от слез губами. А может, они были просто искусаны от отчаяния и боли за него, за Ростика?
– Что ты, мам, – отозвался он, едва увидел ее, – я же в порядке, видишь? Уже через недельку плясать буду.
– Если бы видел, какого тебя привезли, – начала было мама, но тут за ней появился какой-то большой сероватый силуэт. Это оказался хирург Чертанов, только без халата, и потому не очень узнаваемый.
Он слишком уверенно положил руку маме на плечо, но врачи – они все вообще немного странные, особенно хирурги, может быть, им можно, решил Рост.
– Привезли вас, молодой человек, прямо сюда, в госпиталь, – пробасил Чертанов. – Хорошие у вас друзья, если бы не они, вам бы…
Он не закончил, лишь смущенно сжал мамино плечо. – Кто? – спросил Ростик.
– Ким, – тут же отозвалась мама. – И эта, новая девушка. – Ее глаза чуть удивленно блеснули. – Кстати, как она тебе?
– Ева?.. Наверное, это была Ева. – Ростик посмотрел на воду. Мама поняла и еще немного его попоила. – Хороший боец, отличный пилот. Если будет держать в том же духе, станет, мам, как ты… Кстати, где Любаня?
Мама странновато посмотрела на Чертанова, потом улыбнулась Ростику подрагивающими губами.
– Она придет. Придет.
– Скорее бы, – отозвался Ростик и почувствовал, что устал. Но все-таки, вглядевшись в невидимое в полутьме лицо Чертанова, спросил: – Доктор, как я?
– Не очень, – отозвался Чертанов. – На три сантиметра ниже или чуть ближе к груди, была бы задета печень. А при нашей нынешней обеспеченности лекарствами это… В общем, я бы ничего не смог сделать. Может, кто-то другой?
Но даже Ростик знал, что Чертанов лукавил, что лучше него пока в Боловске хирурга нет. И если не он, тогда никто.
– Спасибо, доктор, – куда тверже, чем ему хотелось, поблагодарил Рост. – Отличная работа. Теперь дело непременно
Чертанов усмехнулся и вышел из палаты, оставив маму наконец в покое.
– Что же ты не идешь за Любаней? – спросил ее Ростик и лишь тогда понял, как глупо это звучит. Может, Любаня дома, может, у нее вообще дежурство где-нибудь, она ведь тоже кого-то лечит, и ее работа кому-то может спасти жизнь… Он уснул и спал очень долго, но даже во сне знал, что выздоравливает.
Теперь мама очень часто заглядывала в его палату, иногда даже сидела по ночам. А вот Любаня заглянула пару раз на секундочку, и все. Это было странно, Рост даже пытался ее удерживать, когда смог наконец хотя бы левой рукой шевелить, но она… Убегала. Это было куда заметнее, чем Росту хотелось бы. И все-таки самые глупые мысли он от себя гнал, не до того было, ему требовалось выздороветь.
Едва он стал понимать, что к чему, он спросил:
– Мам, а где мои доспехи? Меня же в доспехах должны были привезти? Вы их, по своей дурацкой врачебной привычке, не распилили на кусочки?
– Живы твои доспехи, – нехотя отозвалась мама из кресла, которое по ее просьбе откуда-то в Ростикову палату притащила Татьяна Федоровна. – Размолочены все, но живы.
– Они мне не раз жизнь спасали, их починить нужно, – объяснил Рост. – Как думаешь, если написать Поликарпу на завод просьбу, сумеет он их восстановить? По старой-то дружбе?
– Я напишу, ты успокойся. К твоей выписке, – мама вздохнула, – они будут, скорее всего, снова в порядке.
– Хорошо бы, – отозвался Ростик, но лишь для того, чтобы сгладить мамино несправедливо неприязненное отношение к доспехам.
Но еще более неприязненное отношение у мамы вызывало любое упоминание о Любане. Ростик даже нервничать начал, не случилось ли чего с женой, но потом вполне успокоился – придет, твердил он себе, непременно придет. Не может не прийти.
И она пришла. Как-то поутру, когда он еще не ждал никого, когда просто вслушивался в шумы госпиталя, в шаги по коридору за дверью, в далекое звучание голосов, открылась дверь и в нее бочком, виновато проскользнула Любаня. Ростик сразу разулыбался, да так, что она смутилась. И дальше держалась очень настороженно. Даже не сразу присела в кресло, а просто ходила, привыкая к палате, к темноте, которую так и не захотела разгонять, например, запалив плошку с репейным или каким-то похожим по запаху маслом.
Рост попробовал поймать ее руку, но она увернулась. Тогда он пошел на хитрость, попросил помочь ему напиться, и она помогла. Тогда он – цап ее за руку с ложкой, но она… Вырвалась и чуть не заплакала. Рост даже испугался за нее.
– Ты чего такая слезливая стала? – Он подумал. – Отвыкла от меня, да? Ничего, судя по ране, я теперь долго буду дома, успеешь привыкнуть.
Потом они сидели друг напротив друга, чинно разговаривали, обсуждали Раечку Кошеварову, которая ждала уже третьего ребенка, еще каких-то знакомых, даже Гуляб, давнюю подружку Кима. В разговорах этих не было ни смысла, ни особой значимости, но Ростик старался. К тому же он очень быстро уставал, так что все это как бы имело тот смысл, чтобы не утомлять его.