Закон волка
Шрифт:
— На пол! — диким голосом кричал Нефедов. — Все на пол!
Рядом трещала стойка, раздавались выстрелы, короткие вспышки вырывали из темноты силуэты людей с оружием, над полом потянуло холодным сквозняком. Я лежал сверху Анны, прикрывая ее собой. Под чьей-то подошвой хрустнули осколки стекла. За стойкой страшным голосом кричал человек, ругался матом и умолял добить. Несколько человек позади нас выбивали прикладами остатки стекол в оконных рамах и срывали жалюзи. С улицы ударили мощные прожекторы, заливая зал молочно-белым светом. Я видел
Выстрелы затихли. Я оперся руками о холодный пол, усыпанный битым стеклом, дернул головой, стряхивая застрявшие в волосах осколки, провел ладонью по голове Анны.
— Нет, зря мы не пошли на «Евгения Онегина», — пробормотал я. — Президентская ложа, коньяк… Анюта, ты как?
— Дайте свет! — скомандовал кто-то.
Под потолком вспыхнули уцелевшие светильники. Я щурился, кашлял. Едкий дым сдавливал горло. У входа, прижимая коленом к полу Милосердова, стоял Леша Малыгин. Он завел обе руки Германа за спину и защелкнул на них наручники. Нефедов, морщась от боли, подошел к Малыгину, обнял одной рукой и кивнул на улицу:
— Иди, теперь без тебя разберемся.
— Анна, — позвал я. Она лежала на холодном полу лицом вниз. Я взял ее за плечи и приподнял. Волосы закрыли ей лицо. Тогда я сел на пол и положил ее голову к себе на колени. — Ну все, хватит, — сказал я. — Пошутили и хватит.
— Второй этаж блокирован? — спросил Леша у Нефедова. Тот кивнул. Правой рукой он поддерживал левую. На рукаве, выше локтя, проступило темное пятно.
— Иди, — повторил Нефедов. Леша отрицательно покачал головой.
— Нет, я останусь до конца.
Он посмотрел на нас с Анной, и лицо его помертвело.
— Анна, — шепнул я, убирая волосы с ее лица. — Анютка, милая, что с тобой случилось?
Глаза ее были открыты. В уголке губ алела капелька крови.
Леша подошел к нам. Под его ногами хрустело стекло.
— Так ты, оказывается, мент? — спросил я равнодушно.
— Что с ней?
— Не знаю, — ответил я. — Молчит.
Леща присел рядом, взял руку Анны, держал ее долго, глядя на кусочки стекла, выпачканные в чьей-то крови. Потом опустил руку на пол.
— Пульса нет, — произнес он.
— Это ерунда, — ответил я. — Пульс не всегда можно прощупать. Она дышит.
— Она умерла, — сказал Леша.
— Сам ты умер, дурак! — выкрикнул я не своим голосом, исковерканным спазмой. Что-то сдавило горло так сильно, что потемнело в глазах, и я часто сглатывал, откашливался, но вместо кашля получался стон. — Послушай, Лешик, сколько у тебя масок, кто ты вообще такой? Может, Фантомас?
Леша выпрямился. Его качнуло, и он ухватился за расщепленную стойку. Омоновцы выводили оставшихся в живых боевиков. Германа Милосердова подняли на ноги два человека в штатском и повели к машине, которая задним ходом подъезжала к разбитым дверям.
Нефедов, опустив раненую руку в карман плаща, ходил по залу и часто затягивался
— Там пресса, Валерий Константинович. Просят разрешения пройти в зал.
— Кто?! Пресса?!. К черту прессу! — вдруг необыкновенно зло крикнул Нефедов. — Гони их отсюда к чертовой матери!
— А телевидение?
— Всех! Даю минуту на то, чтобы очистили улицу, иначе их вышвырнет отсюда ОМОН.
— Есть. Так и передам, — ответил с поклоном человек в кожанке.
Нефедов не подходил к нам. Он даже не смотрел в нашу сторону. Я гладил Анну по голове. Ее волосы струились между моими пальцами. С прерывистым воем, словно захлебываясь от долгого бега, к оконному проему подкатила машина «Скорой помощи». Выскочили люди в белом, распахнули створки задней двери, вытащили носилки и по стеклам, по гильзам вбежали в зал.
— Мамочка, родненькая, никогда больше сюда не приеду. Никогда, прости Господи, — бормотала толстушка. Подбородок ее мелко дрожал, тушь на ресницах расплылась от слез, и половина лица была в черных пятнах.
Люди в белом опустили носилки рядом с нами. Один из них взял Анну за руку, как это делал минутой раньше Леша, а второй приподнял ей веко.
— Надо поторопиться, — сказал врач. — Можем опоздать.
Я сам перенес Анну на носилки. Хотел пройти вслед за врачами к машине «Скорой помощи», но меня оттолкнул от машины омоновец и приставил ствол автомата к моей груди. Я встал в проеме разбитого окна и, провожая взглядом белую машину с красным крестом на борту, много, очень много раз произнес имя Господа.
Привалившись к стойке, спиной ко мне стоял Леша. Он смотрел на красную дверь. Оттуда выводили людей. Гурули вели под руки двое крепких парней. Его не стали подводить к дверям и вывели через оконный проем. Мне показалось, что Гурули мельком взглянул на меня и усмехнулся.
Роза прошелестела плащом рядом с Нефедовым, остановилась на секунду и гневно сообщила ему:
— Я этого так не оставлю! У меня есть кому пожаловаться на этот беспредел!
Моргуна, накрытого простыней с головой, вынесли на носилках.
Затем по залу прошла невысокая молодая женщина в ярко-красном костюме. Казалось, что она идет сама по себе, а двое конвоиров сзади нее — всего лишь случайные прохожие. Стук ее каблуков эхом метался под высоким потолком. Она шла медленно, легко выбрасывая ноги вперед, словно гуляла по осеннему парку и поддевала туфлями опавшие листья. Это была Эльвира Милосердова. Она остановилась рядом с Лешей, подняла на него глаза, улыбнулась ему. — А-а, касатик! — ласково произнесла она. — Так ты, выходит, мент поганый? Поздравляю. Ты многого достиг. За решетку, можно считать, меня упрятал. — Она вздохнула. Лицо ее брезгливо скривилось. — А вот любви моей ты так и не добился. Не по силам оказалось. Но зато теперь отведешь душу, побалуешь больное самолюбие. Не себе — так никому, да?