Закон волка
Шрифт:
Я опять пошел наверх. Четвертый этаж. Шестнадцатая квартира. Без семи минут полночь. Я стоял перед дверью, обитой черным ледерином, сжимая во влажной ладони связку ключей, и, подавляя в себе желание побежать вниз, выскочить из этого дома в ночь и раствориться в ней, приставил ключ к замочной скважине.
Замок, как мне показалось, слишком громко клацнул. Я стиснул зубы, мысленно матеря его. Будь что будет, отступать поздно. Зашел в темную прихожую и неслышно прикрыл за собой дверь. Приложился к замочной скважине ухом. Тихо.
Через кухонное окно в коридор проникал свет уличного фонаря, и я видел очертания шкафа, дивана и телевизора в комнате. Чтобы не налететь сослепу на какой-нибудь
Я возвратил индикатор в режим часов, подошел к окну и посмотрел вниз. У подъезда по-прежнему безлюдно и тихо. Время — полночь. Лепетиха верил, что в это время ему позвонит все та же незнакомая женщина и он доложит ей о выполнении задания. Нет, не позвонит по этому телефону Милосердова. Она уверена, что Лепетиха, как и я, убит. Все концы, значит, обрублены. Все следы смыты. И душа Милосердовой спокойна.
Я вернулся к телефону и, будто играясь, стал набирать: девять, ноль, ноль, еще ноль, еще… Дал сброс. Баловство. Еще не до конца утраченная детская жажда к хулиганству. Очень, конечно, хочется ей позвонить, но что я скажу? Вешайся, тварь, я тебя раскусил? И что потом? Я буду клацать зубами в трубку от бессильной злобы. Видит око, да зуб неймет. Трудно, очень трудно дотянуться до нее.
В прихожей я некоторое время стоял у двери, прислушиваясь к тишине. Потом открыл замок и, уже не оглядываясь, не прислушиваясь, не таясь, быстро вышел на площадку и побежал по ступеням вниз.
Как только я очутился на бульваре, где-то вдалеке завыла сирена. Ее звук нарастал с каждым мгновением. Пучки голубого света выхватили из темноты деревья и кусты. Я кинулся в ближайшие заросли, сел на землю, дожидаясь, когда две милицейские машины промчатся мимо меня. Значит, женщина в черном все-таки вызвала милицию.
Остаток ночи я провел на пляжном топчане.
28
Вернулся я в Судак, когда только начало светать. Улицы еще были пустынны, и от автовокзала я шел пешком, не беспокоясь, что меня случайно увидит Дима Моргун. Он наверняка был уверен, что меня уже нет в живых, и мне не хотелось разубеждать его в этом. Я хорошо понимал Эльвиру Милосердову: когда окружающие полагают, что ты отдал Богу душу, то жить при этом становится намного проще: словно стал невидимым. В самом деле, смерть — безупречное алиби. Пусть Моргун, Гурули и Милосердова считают, что Лепетиха выполнил задание и отправил меня на тот свет. В этом случае мой последующий шаг будет для них неожиданным, а внезапность, непредсказуемость — большое преимущество.
Я зашел в подъезд своего дома, вынул из почтового ящика свежую газету и, поднимаясь по лестнице, просмотрел заголовки. Вот это номер! На первой полосе — портрет мужчины с короткими седыми волосами, крупным носом и тонкими усиками. Может быть, фотообъектив немного исказил реальность, но самой заметной и крупной деталью портрета был мясистый, горбатый нос. Кажется, этого господина я видел на похоронах.
Я развернул газету и прочел заголовок. «ВИКТОР ГУРУЛИ: Я СУМЕЮ ВОЗРОДИТЬ „МИЛОСЕРДИЕ“ НА ЧЕСТНОЙ И СПРАВЕДЛИВОЙ ОСНОВЕ».
У меня едва хватило терпения на то, чтобы войти в квартиру, скинуть в прихожей кроссовки и рюкзак. Я сел в кресло и вонзил взгляд в газету.
«Дорогие
Я заявляю, что никакие угрозы со стороны УВД республики не заставят меня сойти с пути, начатого Эльвирой, и объявляю о своем решении приступить к воссозданию акционерного общества «Милосердие». В ближайшее время я намерен взять под залог недвижимости у братских российских банков ссуду и начать выплату вкладчикам денег. В первую очередь будут обслужены ветераны Великой Отечественной войны, пенсионеры, инвалиды и многодетные семьи. Одновременно с этим АО «Милосердие» возобновляет прием вкладов от населения под высокие гарантированные проценты и продажу ценных бумаг.
Помыслы мои чисты и благородны! «Милосердие» возродится!
У меня даже дух перехватило от осознания масштабности надувательства и цинизма мошенников. Я расстелил газету на столе, стал резать на ней хлеб, колбасу и сыр, попутно еще раз просматривая текст. «Самое грустное заключается в том, — думал я, — что подавляющее большинство людей поверят этому Гурули и снова понесут деньги. Потом он набьет чемоданы валютой и тоже исчезнет — „утонет“, „помрет“ от пули наемного убийцы или уже без всякой маскировки помашет ручкой из-за границы. На его место встанет третий борец за благосостояние народа… Так будет продолжаться до тех пор, пока наш народ не поумнеет, не перестанет быть таким доверчивым. Но возможно ли это — перестать верить в мессию, в благотворительность, в милосердие? Если не верить, то что тогда останется? Зачем тогда жить?»
Я ходил по комнате, жуя бутерброд. Я знаю многое, знаю почти все об этих мошенниках, называющих себя акционерным обществом. Но у меня практически нет доказательств. Я знаю, что Моргун причастен к убийству на Диком острове, к «самоубийству» капитана яхты Караева, но не могу это доказать. Я знаю, что Милосердова живёт на бывшей номенклатурной даче в районе Барсучьей поляны, но не располагаю доказательствами этого. Я знаю, что Гурули и Милосердова наняли киллера, чтобы убить меня, и Лепетиха стрелял в моего гипсового двойника, но даже это также нуждается в доказательстве.
Доказывать каждую версию по отдельности можно до конца века. Я должен был найти оригинальный, непредсказуемый ход, который поставил бы Милосердову в безвыходное положение, вынудил бы ее поднять лапки кверху и раскрыть себя. Когда выяснится, что Эльвира жива-здорова, то сразу встанет вопрос: а кого в таком случае хоронили с такой помпой? Следственная группа обязательно проведет эксгумацию и начнет выяснять личность убитой. Причастность Эльвиры к этому убийству будет установлена без особых затруднений. А следом за ней потянутся и Гурули, и Моргун, и все остальные «шестерки», которые выслеживали, подставляли, убивали…