Закрытый клуб
Шрифт:
— «Майклсон против Митчелла».
— Ё-моё, — вырвалось у Чанса.
— Что?
Все это было интересно, но мне не казалось, что мы нашли что-то полезное.
Чанс сказал:
— Это здания в кампусе.
Я уставился на него:
— Здесь есть такие здания?!
— Майклсон — это химические лаборатории Майклсона. Митчелл — один из корпусов студенческого общежития.
— Где?
— Карта нужна, — сказал Чанс. Его уже охватил охотничий азарт. Я увидел прежнего репортера, существовавшего семь лет и тысячу косяков назад.
Мы взяли карту
Четыре точки.
— Смотрим остальные, — велел Чанс.
Я узнавал некоторые названия. Чанс знал все, кроме одного. Каждое указывало на здание в кампусе. Стараясь дышать ровнее, мы отметили на карте десять точек.
Чанс взял карандаш и соединил точки. Линия началась в одной части кампуса и медленно, но целеустремленно переходила в другую.
Кончики пальцев начало покалывать.
Но это было еще не все.
Остался последний процесс.
— Производство чайников «Зиммер» против корпорации «Промышленная сталь». Чайники, kettle, — это Кеттл-Холл. Но вот промышленная сталь… — покачал головой Чанс.
Он методично постукивал карандашом по столу. Это действовало на нервы. Я готов был выхватить карандаш из пальцев Чанса, когда улыбка вдруг разлилась по его лицу.
Эффектным жестом художника, наносящего последний мазок, Чанс поставил последнюю точку на карте и обвел в кружок.
— Промышленная сталь, — сказал он, в восхищении качая головой.
Я посмотрел на эту точку. Она казалась логичным окончанием нашей линии и стояла посередине длинного прямоугольного здания.
— Это же общежитие, так?
— Еще какое. Эмбри-Хаус.
— Не понимаю.
— Конечно, не понимаешь. Поймет только тот, кто знает кампус. Вот почему они приберегли это напоследок. Эта точка, — он указал на десятую отметку, — приходится, верь — не верь, на знаменитую комнату в Эмбри. Единственную комнату в кампусе, где разрешено совместное проживание десяти студентов. Оттягиваются они там во весь рост. Лист ожидания на двери, но, как правило, живут там наследнички. И не просто богатенькие, а с предками до десятого колена, в идеале пассажирами «Мэйфлауэра».[18] Чтобы жить в этой комнате, нужно уметь пить как лошадь. — Чанс посмотрел на меня. — Поэтому ее обитателей называют железными людьми.
Он раздулся от гордости не то за собственную догадливость, не то за изобретательность V&D.
— Думаешь, V&D собираются в комнате общежития? — саркастически спросил я.
Чанс невозмутимо покачал головой:
— Нет, я думаю, они собираются под ней.
Глава 19
Мы с Чансом заключили пакт: во-первых, никому ничего не говорить, во-вторых, встретиться завтра вечером под покровом тьмы и посмотреть, куда приведет обнаруженный след.
Возбужденный открытием, я как на крыльях прилетел в общежитие и лег в кровать, и тут реальность прорвалась сквозь восторг. Я старался прогнать из памяти больничную палату и дряблый воздушный шарик, но ее лицо стояло
Меня мучили кошмары. Во сне я видел комнату с тысячью ангелов, пухлых мечтательных херувимов, как на картинах Рафаэля. Они двигались медленно и механически, словно куклы. Из высоких окон косо лился свет. Ангелы ели. Их пухлые ручки безостановочно подносили ложки ко ртам. Когда я вошел, вся тысяча одновременно подняла головы, взглянула на меня и начала кричать.
Я проснулся мокрый от пота и невыспавшийся. Я чувствовал себя одиноким и потерянным, меня мутило от отвращения к себе. Не включая свет, я дотянулся до телефона и набрал номер.
— Второй раз за неделю? Может, сегодня Рождество?
— Привет, пап. А мама дома?
— Вышла по делам. Что случилось?
— Ничего, — сказал я. — Я только хотел задать вопрос.
— Почему же ты не спросишь меня?
Повисла долгая пауза.
— Ну, попробуй, вдруг я знаю, — сказал отец.
После папиного инфаркта я избегал даже намекать ему, что у меня происходит что-то не вполне идеальное, опасаясь, как бы мои слова не спровоцировали у него сердечный приступ. Но мне нужен был собеседник. Требовалась помощь.
— Решайся, дай шанс старикану, — настаивал отец. — Позволь мне хоть раз побыть папашей.
Я вздохнул. Я даже не знал, что хочу сказать.
— По-моему, я сделал одну очень плохую вещь.
После паузы отец спросил:
— Ты нарушил закон?
— Нет.
Я услышал, как папа с облегчением выдохнул.
— Жульничал на занятиях?
— Нет.
— Обидел кого-то?
— Да.
— Потому что он тебе не нравился?
— Нет.
— Значит, потому, что это тебе помогло.
— Да.
— Послушай меня. — Я приготовился к лекции о больших шишках и маленьких людях: «Будь жестким, соберись, хватай свое и не бери пленных». Вместо этого отец сказал: — Если ты поступил плохо, ты это исправишь. Понял меня?
— Да. Да, сэр.
— Затем ты решишь, кем хочешь быть, и станешь им.
Наступила короткая тишина.
— Хорошо?
— Да. Я сделаю это.
— Дай мне возможность гордиться тобой, — сказал отец.
Положив трубку, я некоторое время сидел такой встрепанный, всполошенный, словно меня отхлестали по щекам.
В первый раз за много лет я снова услышал учителя, которому звонил весь Ламар, когда люди не знали, как поступить.
Согласно плану, Чанс был в черном с ног до головы. Он ждал, прислонившись к дереву в тени. Я различал только смутный силуэт, белки глаз и полоску бледной кожи под лыжными очками. Подойдя ближе, я рассмотрел его костюм: широкие штаны со множеством карманов, походные ботинки, рюкзак, свитер с капюшоном. Он выглядел как настоящий партизанский журналист. Умолчу, как выглядел я в идиотской черной фуфайке и кретинских полуформальных брюках. Однако, имея две сотни долларов на счете и никаких надежд на карьеру, я не собирался тратить «кормовые» на облачение охотника за привидениями. Чанс протянул мне лыжную маску.