Закрытый перелом
Шрифт:
Все так и получилось, как рассчитал Михаил. Все теперь в жизни случалось так, как говорил Михаил, как решал Михаил, как программировал Михаил. Свадьбу закатили знатную, пышную, со всеми ритуалами, правда, больше по желанию Люсиного отца, который не жалел ничего для единственной дочери.
На многочисленных цветных фотографиях навеки застыл депутат, перепоясанный, как чемпион, лентой.
Застыла Люся, одевающая кольцо Михаилу — именно в этот момент какая-то подружка припомнила: "Сначала обруч на шею накинула, а теперь кольцо на палец надела."
Застыли,
Опустился на одно колено Михаил у могилы Неизвестного солдата. Разглядывая потом эту фотографию, Люся всегда испытывала сильное волнение, как воспоминание об остром проблеске настоящей любви, которую тогда впервые она испытала, вдруг обнаружив для себя, что и Михаил может сгорбиться от придавившего его тяжелого горя — его отец пропал без вести на войне.
Застыли гости с бокалами в руках и открытыми ртами — их тосты остались там, в том времени и пространстве, их пожелания счастья и любви теперь немы, и только новобрачные знают достоверно, насколько эти пожелания исполнились.
Застыл длинной буквой "П" стол, стойко несущий на своих плечах изобилие вин и закусок — и половины не было съедено и выпито.
И невесте Люсе, и новобрачной Люсе, и жене Люсе казалось, что так было и так будет всегда — всего в избытке: и здоровья, и счастья, и всех земных благ и удовольствий.
Нельзя сказать, что Люся совсем не была готова к самостоятельной жизни, но когда они переехали в Ленинград, контраст по сравнению с прежней жизнью оказался для нее довольно разительным. Сыграло свою роль и то, что пожив почти год совместно с тестем и тещей, Михаил, обретя самостоятельность, начисто отказался от всех поблажек и помощи, которые почти автоматически обеспечивались высоким положением тестя. Люся также пожелала быть независимой и поддержала Михаила, и только потом ощутила бремя всех тягот повседневной жизни в небольшой комнатке, которую им предоставили от работы Михаила. Пришлось сносить и ежедневную толчею городского транспорта, и необходимость добычи пропитания в изматывающих нервы очередях, и осваивать навыки поварихи, посудомойки и прачки.
К тому же петербургские туманы не пошли на пользу Люсе — она часто простужалась, болела, потеряла свою обычную приветливость, скучала по своим московским подругам, не желая заводить новых знакомств — ведь вся ленинградская эпопея в их жизни была временной.
Люся окончила институт, получила диплом и стала работать преподавателем английского языка в школе. Михаил с головой ушел в работу, ей он подчинил и свое служебное время и свой досуг. Взаимоотношения Люси и Михаила были ровными, спокойными и, пожалуй, слишком обыденными. Не хватало страсти, фейерверка, праздника чувств.
Рожать Люся уехала в Москву и то, что при этом, крупном в семейной хронике событии, хоть и не по своей воле, но не присутствовал ее муж и отец ее ребенка, еще больше отдалило Люсю от Михаила. Он, конечно, потом приехал, он поступил в аспирантуру, он шел прямо, как и планировал, к своей цели — Люся же,
И Люся стала позволять себе то, что раньше не позволяла, например, завалиться с подругой для бездумного и приятного времяпрепровождения в какую-нибудь компанию…
Например, к Виктору… К Вике…
8
— Вы любите весну, Люся?
— Да, люблю.
— И я люблю. А ведь весна вот-вот наступит. Чувствуете?
— Я не могу сказать словами, что я чувствую, Виктор… Что-то необыкновенное… Похоже, что весна… шалит…
— Я заеду за вами.
Виктор на своей машине отвез Люсю на смотровую площадку Ленинских гор. Очевидно, в тот день все ЗАГСы Москвы были закрыты на учет или ремонт, потому что на площадке было пусто, не было караванов машин с черными "Волгами" во главе, с куклой на радиаторе, за которую почему-то страшно, как за живого ребенка, и двумя неравными по диаметру кольцами на крыше. Не было шумных компаний с солидными черными женихами, скромными белыми невестами, с бесшабашными по-гусарски друзьями жениха и притихшими от восхищения и зависти подружками невесты.
Панорама столицы, открывающаяся за широкой каменной балюстрадой, успокаивала, тянула к себе, была настолько грандиозной, что по сравнению с этим величием казалась мелкой и несущественной суета повседневности. Город за плавной излучиной реки вольно раскинулся под голубым куполом неба, по которому бежали белые кучевые облака и в световых колодцах между ними солнце озаряло на бегу то золотые купола Кремля, то дозорные башни высотных зданий, то асимметричный набор серых коробок Нового Арбата.
Виктор и Люся спустились вниз. Дорожки, полого сбегающие вдоль склона горы, были забиты талым, промокшим льдом, из-под которого извивались еще не набравшие силу ручейки. Крупные лужи приходилось обходить, балансируя, по каменному бордюрчику. Люся крепко держалась за руку Виктора и ойкала при потере равновесия.
Они присели на одну из скамеек, наслаждаясь тишиной, панорамой города и свежим, весенним, дурманящим воздухом.
— Лю-ся… — прошептал Виктор. — Только тихо… Осторожнее… Не спугните…
Виктор смотрел куда-то за Люсю, и она, медленно повернув голову, увидела белку, которая с остановками через несколько прыжков, шурша прошлогодней листвой, приближалась к ним. Виктор осторожно достал из кармана плаща арахисовые орешки и зацокал языком.
— Булка, Булка, Булка… — позвал он.
Белка вспрыгнула и села на край скамейки, изогнув хвост морским коньком, потом медленно, по-пластунски, подползла к открытой ладони Виктора и стала по очереди таскать орешки. Затем неожиданно взлетела на спинку скамейки, забежала на плечо Виктора и, высунувшись из-за его затылка, посмотрела на Люсю.