Закрытый показ

Варго Александр

Алексей виновато улыбается, смущенный столь повышенным вниманием к себе. Он пытается что-то ответить, но внезапно к нему подскакивает юркий парнишка с подносом в руках, предлагая вино. Рука Алексея уже тянется к бокалу, как неожиданно прямо над самым ухом раздается вкрадчивый голос:

«Иди вперед… я кое-что покажу тебе…»

Рука Алексея повисает в воздухе, едва коснувшись прохладной ножки сверкающего бокала. Этот мультяшный голос кажется ему странным и до боли знакомым, как будто…

«Как будто я только что его слышал», – говорит он сам себе.

Да.

Голос смешного утенка из мультфильмов.

«Я кое-что покажу тебе», – повторяет голос, и он оборачивается.

Перед ним стоит Ах в своем дурацком платьице в горошек. Ее фиолетовые банты все так же неряшливо торчат в разные стороны. Она хватает Алексея своей смешной ручкой, и – не может быть! – он чувствует пальцами ее плоть. Она мягкая и холодная, как остывшая грелка.

«Идем!» – настаивает Ах, и Алексей молча идет за ненастоящей девочкой. Никто даже не смотрит в их сторону, все ведут себя так, словно интерактивной малютки и вовсе не было.

«Ее вижу только я», – догадывается Алексей, и его охватывает дрожь.

Ах проводит его за руку через весь зал, и они оказываются в темной комнате, посреди которой стоит небольшой столик с горящими свечами. Пламя мерцает, как трепещущие звезды. Балашов оглядывается – девочка куда-то пропала. Он медленно подходит к столику, озираясь по сторонам, и тут же замирает. Только сейчас он понимает, что все стены помещения уставлены высоченными зеркалами, и в них он отчетливо видит свое отражение. И от осознания увиденного откуда-то из глубины души рвется истошный крик. Вместо костюма на нем кожаный фартук мясника, залитый кровью. Голый торс и руки также забрызганы алыми кляксами. Его голову «украшает» остроконечный колпак палача времен инквизиции, и в прорезях для глаз полыхает злобный огонь.

«Это не я!» – кричит Алексей, охваченный страхом. Он пытается снять этот ужасный колпак, но тот словно прирос к черепу. Откуда ни возьмись, на столике появляется громадный топор с зазубренным, потемневшим лезвием, и он притягивает взгляд Алексея. Манит к себе, как в свое время запретный плод манил Еву.

«Нет, это ты! – звучит в его голове чей-то женский голос, и он преисполнен печали. – К сожалению, это ты…»

Его глаза выпучились, дыхание со свистом вырывалось из глотки, словно воздух из пробитой шины. Банкир резко сел, охнув от пронзившей поясницу боли, – спину, отвыкшую от столь сурового спартанского ложа, словно нашпиговали отравленными стрелами. Ныли отекшие ступни, ведь он спал прямо в обуви. Лоб покрывала липкая испарина, и Алексей торопливо вытер его рукавом.

«Скоро от нас всех будет вонять, как от скотины», – мелькнула мысль.

Кряхтя, Алексей поднялся, и в этот же миг замигали встроенные в потолок лампы. Одновременно с этим все пространство «кинотеатра» содрогнулось от нарастающего воя сирены, звук которой острейшей бритвой резанул по натянутым нервам узников.

– Сука, – выдохнул Алексей, зажимая уши. – Гребаный будильник…

– Доброе, на хрен, утро! – закричал Юрий.

Он уже проснулся и стоял, прислонившись к железному

сиденью. Лицо мужчины было осунувшимся, под глазами залегли темные круги, но губы ширились в жесткой усмешке. Его фланелевая кремовая рубашка была полностью расстегнута, а ее уголки завязаны в узелок прямо над сморщенным пупком.

– Все предусмотрели, собаки, – хихикнул Юрий. – Даже сиденья расположили так, что на них не улечься.

Балашов без особого интереса взглянул на стулья, приваренные в шахматном порядке к полу.

Сирена продолжала надрываться, раскаленными иглами пронзая барабанные перепонки. В углу зашевелился Рэд, выныривая из тревожной пелены сна. Жанна неподвижно сидела на полу, обреченно глядя перед собой.

– Подъем, Витя! – позвал Юрий. – Скоро завтрак.

Как только режиссер сел, осовело хлопая сонными глазами, сирена умолкла. Лампы тоже моргнули еще пару раз, после чего освещение камеры стало ровным.

– В последний раз я спал на жестком в походе, – сообщил Рэд, будто это было кому-то интересно. Зевнув, он выпрямился и потянулся. – Это было примерно через год после съемок «Седой ночи». Мы пошли в горы, на Алтай…

Алексей сел на стул, уныло глядя на экран за стеклом. Время невозмутимо отщелкивало свой бесконечный счет. На табло высвечивалось 05:02.

– Все, кто хочет облегчиться, лучше делайте это сейчас, – деловито сказал Юрий. – Через тринадцать минут будут менять ведро. Хотелось бы какое-то время побыть в относительно чистом воздухе.

«Он отчасти прав», – подумал Рэд. Практичность этого человека и его способность приспосабливаться, казалось бы, к совершенно невыносимым условиям одновременно удивляли и почему-то раздражали.

– Ты чего такой хмурый? – спросил между тем Юрий, пихнув Алексея.

Банкир сидел мрачный как туча. И хотя ночной кошмар давно растворился, перед глазами все еще висел жуткий образ собственного отражения – палач в залитом кровью фартуке и громадный топор, при виде которого волосы встают дыбом.

– Может, все сейчас и закончится? – еле слышно проговорил Алексей. Он украдкой взглянул на толстое стекло, за которым располагался экран.

А что? Шутка была хорошей, хоть и жестокой. Но почему-то именно в данную секунду его охватило странное ощущение, что еще вот-вот, еще пару минут, и в какой-нибудь стене откроется потайная дверь, кто-то выкрикнет: «Розыгрыш!» – после чего раздастся смех и звук аплодисментов…

«Как во сне», – шепнул внутренний голос, и Алексея передернуло.

– Что ты там бормочешь? – полюбопытствовал Юрий.

Балашов ничего не ответил.

– Жанна, как вы себя чувствуете? – участливо спросил Рэд, и та неопределенно пожала плечами.

Ровно в пятнадцать минут шестого наверху что-то щелкнуло, и все задрали головы. Полуовальный люк был открыт, и вниз на стальном тросе с легким шорохом опускалось оцинкованное ведро. Оно держалось на металлическом карабине, который крепился к тросу.

Юрий пристально смотрел вверх, усиленно пытаясь хоть что-то рассмотреть в зияющем отверстии. Тщетно, просто темное пятно.