Зал ожидания

Правдин Лев Николаевич

Лед отошел от берега. Мутная вода набегала на песок. Федор побродил у самой кромки, помыл свои резиновые сапоги и пошел домой.

11

Девочку назвали Светланой. Это немного примирило Федора с самим существованием племянницы: не все, значит, от Куликова, есть тут и наше. Да и беспокойства от нее оказалось не так-то много: тихая девочка, все время спит. Но Анюта пообещала:

— Подожди: подрастет, она покажет, какая она тихая.

— А долго ждать?

— Нет, не особенно.

Все

было хорошо. Анюта всегда была дома, она снова стала, как и прежде, краснощекая, веселая и только, когда кормила дочку, сидела присмиревшая и улыбалась так, словно она одна узнала что-то такое, чего никто еще не знает.

Приходили заводские подруги, приносили подарки. От месткома пришел сам председатель. Приглаживая свои длинные висячие усы, он сказал речь, из которой Федор мало что понял, но Анюта все поняла и даже поцеловала председателя в усы.

Подарки поразили Федора своим великолепием. Прибывшие с председателем члены месткома принесли плетеную коляску и много разной одежды для новорожденной. Федор решил, что председатель вполне заслужил Анютин поцелуй.

У всех — и у председателя, и у членов месткома, и у подруг — был такой вид, будто Анюта совершила что-то очень хорошее, от чего всем стало веселее жить. Все говорили, что Анюта молодец, одна вырастила брата и теперь они все твердо уверены, что так же успешно она воспитает и дочку. А бухгалтер Евдокимова сказала:

— Ты у нас, Анюта, герой.

И ее Анюта тоже поцеловала. Федор подумал, что напрасно. Ничего хорошего о Евдокимовой от сестры он не слыхивал. И пришла она без подарка, да еще велела Анюте расписаться в какой-то бумаге.

Анюта расписалась и сказала:

— Спасибо… — Голос ее дрогнул, и она еще раз поцеловала Евдокимову.

Когда все ушли, Федор долго сидел и чему-то посмеивался, но Анюта в это время кормила дочку и ничего не замечала. Это еще больше раззадорило Федора.

— С бухгалтершей целовалась. Ха-ха!

Убирая свою белую, налитую молоком грудь, Анюта проговорила:

— Вот тебе и «ха-ха». Евдокимова — добрая баба. И все они ко мне добрые.

— А раньше-то недобрые были?

— Раньше было раньше, а теперь — это теперь, — неопределенно ответила она, укладывая Светлану в новую коляску.

12

Потом она говорила Юлии Ивановне:

— Что-то все мне добрыми стали казаться. Это нехорошо.

— А ты не поддавайся. Так не бывает, чтобы все.

— Сама знаю, что не бывает…

Они гуляли по двору. Юлия Ивановна толкала коляску, Анюта шла рядом и, отчего-то вздыхая, обещала:

— Ничего. Вот пойду на работу, эта дурь с меня слетит.

Сидя на крыльце, Федор слышал этот разговор и никак не мог понять, отчего сестра так подобрела ко всем, кроме него. К нему-то она относилась по-прежнему. Он только что пришел из школы и ждал, когда сестра нагуляется сама и «нагуляет» Светлану и тогда, может быть, вспомнит о своем голодном брате. Обед-то она сготовила, наверное. Не все же только

для этой… племянницы.

Так он ворчал про себя в ожидании обеда, но только для порядка, в самом-то деле он был доволен тем умиротворением, которое внесла Светлана одним только своим появлением на белом свете.

И это умиротворение пошатнулось в один ненастный весенний вечер, да так на место, кажется, и не встало…

13

Весь день бесновался ветер, он налетал неизвестно откуда, кидался из-за каждого угла, шумел и свистал в трубах, в проводах, гонял по темному небу разорванные в клочья тучи и наконец доигрался: к вечеру хлынул дождь.

Потом дождь приутих. Потом снова принимался стучать по крышам, шелестеть по намокшей земле. Все решили, что так и положено перед ледоходом.

Вечером Федор сидел в одиночестве — сестра ушла к Юлии Ивановне, и он еще не знал, чем бы ему заняться до ужина. Пока он раздумывал, явилась Катя.

— Дядя Федя, это я, — звонко выкрикнула она с порога.

— Заходи, тетя Катя. И сиди тихо.

— Спит? — спросила она шепотом, оглядываясь на коляску.

— Дремлет.

— Как ни придешь, все дремлет, все дремлет. Она у вас дремлюга. Да?

— Сама ты дремлюга.

— Нет, я уже большая.

— Большая, а слова всякие выдумываешь.

— Ну и выдумываю. Ну и что?

Так с ней можно говорить хоть до утра. Пробовал он не отвечать на ее вопросы, отмалчиваться, но и это не помогало. Катя умела разговаривать за двоих, и если ей не отвечали, то она сама отвечала на свой же вопрос.

— Вот что, — строго сказал он, хотя отлично знал, что Катю никакой строгостью не застращаешь. — Мне тут почитать надо. Так что давай без разговоров.

Катя с удовольствием согласилась и несколько секунд сидела молча, потом тихо и жалобно простонала:

— Ох, как скучно с тобой, Федюнечка…

А он уткнулся в книжку и будто не слышит ее постанываний. И вдруг она тоненько вскрикнула:

— Ой! Что это?.. Что это?..

Федор прислушался: до того отчаянно расшумелся ветер, что кажется, будто потрескивает под его напором старый дом. Всякие ужасные звуки прорываются сквозь этот шум и свист от реки. Там кто-то стонет, завывает, скрипит. Иногда раздаются выстрелы, раскатистые, как майский гром.

— Что это, Федюшечка, такое ужасное? — тоненько шептала и повизгивала Катя. Она еще не знала, надо ли ей бояться, или все это, что там творится, очень интересно, и надо бежать смотреть.

— Лед пошел! — выкрикнул Федор с таким радостным удивлением, что Катя решила: «Надо бежать».

Она кинулась к матери.

А Федор отодвинул занавеску на окне и припал к стеклу, совсем не надеясь хоть что-нибудь увидеть в кромешной тьме. И в самом деле, он только и разглядел, как перед окном неистово раскачиваются мокрые ветки. Потом, когда глаза привыкли, еще стали видны и выбеленные светом от окна заостренные планки ограды.