Зал ожидания

Правдин Лев Николаевич

Узнав, кто такой Федор и зачем он пришел, женщина сейчас же скатилась по ступенькам и уселась рядом. В поселке все про всех знали, а про Анюту тем более — женщина на виду, хоть небольшое, а начальство.

Все сразу сообразив, женщина для начала рассмеялась:

— Значит, выходит, ты ему своячок.

Возмущенно потянув носом, Федор, однако, ничего не ответил, а ей и не нужен был его ответ. Она сама начала рассказывать все, как было:

— Вот как стемнело, он и заявился. Куликов.

«Ага, — подумал Федор, — постоял у нашего палисадника, повесил погремушку и пошел».

— И такой он веселый пришел, что

я подумала: «Ну, уже хватил». А он говорит: «Я теперь не употребляю. Я без вина веселый и счастливый. У меня, — говорит, — дочка родилась». А мой ему: «Мы про это твое счастье давно знаем, и надо это дело обмыть». Известно — мужик к пол-литре прицепку ищет. Взял он у Куликова денег и зашкандыбал в гастроном.

— А Куликов-то где? — спросил Федор нетерпеливо.

— Так у меня же сидит. Мой-то с трешкой ушел, а Куликов сидит да все посмеивается. Посмеивается и все рассказывает, как он свою мамашу обманул и сюда приехал. «Теперь — он говорит, — теперь уж она меня никуда не уволокет, потому что Анюту я больше жизни люблю! Нет, вы только подумайте, дочка у меня…»

— Да Куликов-то, где он? — закричал Федор, до того довела его смешливая толстуха. — Искать-то его где?

— Так не знаю, куда они подались. Пол-литра они усидели, да Куликов-то почти и не пил. Мой постарался на дармовщинку. А тут заместитель директора пришел: «Чтобы, — говорит, — у меня этого не было». Они и ушли. А куда? А ты чего это на меня! — И она звонко, на весь сквер, рассмеялась.

17

Хотя толстуха и похвалялась, будто все ей известно про Куликова, знала она не больше, чем знали все. А на самом деле вот как все было.

Спасая сына от Анюты, Валерия Ивановна увезла его на южный курорт. Там она и сама устроилась на работу, и сына пристроила к незначительному делу — пианистом в эстрадный оркестрик. Она очень оберегала его от всего, что могло бы напомнить ему о его, как она считала, «глупом увлечении». И ей казалось, что все удалось как нельзя лучше, и что сын вернулся к нормальной жизни и даже перестал пить. Но она не знала, что сын не перестает думать о своей первой любви и не пьет только потому, что дал Анюте слово к вину не прикасаться. И то, что он, человек вообще-то безвольный, это слово свято соблюдает, было для него единственной радостью и гордостью. Ему казалось, что это сближает его с Анютой, дает ему силы и желание жить. Мать ничего этого не знала, но за сыном присматривала. Почти ежедневно справлялась на почте, нет ли ему писем до востребования, и следила, чтобы он никому не писал. Писем не было, и тогда она совсем успокоилась. Женщина она была интересная, яркая, а под южным солнцем и совсем расцвела. Но никогда не забывала, что годы ее уходят и надо как следует использовать то, что еще осталось на ее долю.

Давно уже весна разгуливала по всему побережью. В приморском парке, как буйные костры, полыхали розарии, белыми и розовыми свечками украсились каштаны, море перекатывало по пляжам мелкие камешки. В оркестровой раковине музыканты шелестели нотами и настраивали свои инструменты. Пришел кларнетист и сказал:

— Куликов, там к тебе один человек.

— Что за человек?

— А я знаю… Безрукий какой-то.

У служебного входа в таинственном свете парковых фонарей его ждал человек. Куликов сразу его узнал: директор Дома культуры.

— Вот

ты где, — пожимая руку, проговорил директор, как бы сочувствуя бедственному положению бывшего своего баяниста. — А я тут по соседству отдыхаю.

Понимая причину сочувствия, Куликов виновато откликнулся:

— Да вот, тренькаю…

— И то дело. — Директор немного помолчал. — А у Анюты дочка родилась.

Этими словами он словно ударил Куликова, тот откачнулся и устоял только потому, что за спиной оказалась дощатая стенка.

— Вот как! — задыхаясь, проговорил он. — А ведь это очень хорошо. Теперь она никогда не забудет меня.

— Да уж, память оставил.

— А если я приеду, примет? А, как вы думаете?

— Этого я не могу сказать. Сильного характера женщина.

— Да, да, она сильная. Может быть, при ней и я?..

Кто-то приоткрыл дверь:

— Куликов, начинаем!

— Если я приеду, а?

Директор положил руку на его плечо:

— Вот что. Как мужик мужику: должен ты приехать. Если сможешь.

— Смогу. Я теперь все смогу.

— Куликов, долго тебя дожидаться?..

В ту же ночь он уехал. Мать была на дежурстве и пришла домой только днем. Сына не было, но так и должно быть — не сидеть же ему все время дома, гулять пошел, с друзьями задержался или на репетиции. Легла отдохнуть и проспала до вечера. Сына все не было, но и это ее не обеспокоило. А тут прибежал мальчик из оркестра и сказал, что Куликова не было на репетиции и сейчас тоже нет и что дирижер требует его немедленной явки.

Валерия Ивановна встревожилась, но про Анюту не сразу вспомнила, а начала звонить в милицию. Там ее успокоили, сказав, что за последние сутки никаких таких нежелательных событий ни на суше, ни на море не отмечено и что молодой человек попросту загулял.

Она перерыла все в его комнате. Ничего. Никаких улик. Только в шифоньере нет плаща и шляпы. Вот тут-то ее я осенило: уехал к своей кирпичнице.

В родной город Куликов приехал уже под вечер и в ожидании пригородной электрички бродил по перрону. Попался ему на глаза киоск, где продавали разные сувениры, и он подумал, что надо купить подарок Анюте и дочке. Он спросил у молоденькой продавщицы:

— Вы знаете, а у меня дочка родилась. Чего бы ей подарить?

Продавщица, хотя и молоденькая, но уже чем-то недовольная, равнодушно предложила:

— Возьмите вот это или это… — и выложила на прилавок пластмассовое кольцо с разноцветными гремучими шариками и пластмассового попугая.

Выбрал кольцо, чистенькое, нарядное; мелодичное постукивание камешков напоминало шум прибоя на морском побережье. А попугай устрашал фиолетово-зеленой расплывчатой окраской. Желая развеселить продавщицу, Куликов сказал:

— Таким попугаем только попугать можно, маленьких-то…

Даже не улыбнулась. И не обиделась. Проговорила равнодушно:

— Чего они, маленькие-то, понимают…

«И ты тоже», — подумал Куликов, но ничего не сказал. У него было хорошее встревоженное настроение. Он был уверен, что Анюта все ему простит, она чистый, прямой человек, все ему прямо выскажет и простит. В электричке сидел и, глядя в темное запотевшее окно, улыбался. В черном окне он не видел своего лица, а только одну свою улыбку, летящую в темноте через разноцветные огни, через темные деревья и дома с освещенными окнами…