Заложники удачи
Шрифт:
За два дня он в ужасе перебрал множество безнадежных сценариев.
Другие мысли тоже приходили ему на ум, воспоминания – например, о том, что Катрина была против «Паломы Бланки» с самого начала, и о бесконечных спорах с Мэнни. Да, они были правы, а он нет. Теперь он видел это слишком ясно. Он был чересчур жадным. До этого ты был во главе «Тодд Моторс» семь лет, потом Сэм дал тебе шанс купить Оуэнс. Семь лет тяжелейшей работы. Годы труда потом. Все время – расширения. Стабильное положение фирмы, рост прибыли. А потом ты все поставил на карту ради… Сумасшедший!
Он винил себя за то, что
Единственное, за что он действительно ненавидел Морони – это за то, что он втянул в это Катрину. Никогда! Никогда больше этого не будет, в следующий раз она будет в безопасности. В следующий раз все будет по-другому.
А в том, что будет еще и следующий раз, он ни чуточки не сомневался.
Он довел себя до истерики, все время думая об этом. Он все искал выход, словно зверь, попавший в ловушку. Но одновременно с этой агонией он чувствовал, что все примет. Пусть лучше будет слабая, неверная надежда. Мысль о том, что придется продать «Палому Бланку», больше не мучила его. После двух дней он понял, что может примириться с этой мыслью. Его боль стала тупой, утихла.
Единственное честолюбивое желание в отношении «Паломы Бланки», которое у него осталось, – цена. Очень хорошо с презрением относиться к цене в девять миллионов, предложенной Карьером, и он чувствовал это презрение, но на сколько может повысить цену Карьер? На сколько больше даст Рус? Как сказала Шарли, девять и пятнадцать – две большие разницы. Даже пятнадцать было недостаточно. Пятнадцать хватит на то, чтобы заплатить Морони и спасти их с Шарли от тюрьмы, но пятнадцать все равно оставит их с Хэнком без куска хлеба.
И вот осталось только двенадцать дней до возвращения Морони…
Вот такими были его мысли. Тяжелые мысли, нерешительность в заключениях, колебания, испуг вместо храбрости.
И вот Катрина привезла эту новость.
– Я просто не могу в это поверить, – говорил он. – Расскажи-ка еще раз.
Она рассказала ему сразу же, как только они приехали на виллу. Она повела его на террасу, взглянула на любимую ею гавань, глубоко вздохнула и начала быстро говорить. Было семь часов вечера. Час спустя они все еще были на террасе, и он был еще не в себе, все еще пытался осознать. Он не был любителем оперы, он даже не был любителем музыки. Он был туговат на ухо, и голос у него был немузыкальный. Что было необычным для полного человека, у него совершенно не было чувства ритма. Он даже не мог запомнить ни одной мелодии. Впрочем, он слышал об Энрико Барзини. И, конечно, он знал, что такое телевидение.
– Сколько стран? – все спрашивал он, уже заранее зная ее ответ, но хотел, чтобы она послушала, что скажет он, словно, если бы он сказал это сам, он поверил бы в это.
– Девять, десять, может быть, больше, включая Штаты и Японию!
У него на сердце просветлело, он стал надеяться и был очень взволнован. Вопросы так и слетали с его губ.
– Так насколько велик видеорынок?
Последний вопрос ее немного озадачил.
– Какой австралиец?
– Этот «Асси».
Ее лицо прояснилось.
– Не «Асси», а Осси. Он не австралиец.
– Какое-то странное имечко.
Ее глаза засветились, когда она увидела, как похожи все мужчины в ее жизни.
– Я думаю, что это сокращенное от Освальд или что-либо в этом духе, – сказала она с легкостью. – Может быть, ему не нравится имя, данное при крещении.
Его настроение немножко испортилось. Ему было скучно все это слушать, он предпочел бы, чтобы она рассказала еще раз, как она видит сам концерт – со сценой над водой, с горящими фонарями на горных склонах, артисты, освещенные софитами, и над всем этим – волшебный голос Барзини в волшебной ночи.
– Великолепно, – все говорил он. – Просто великолепно!
Как раз это он говорил, когда в ворота позвонили. Катрина подняла руку:
– Ш-ш! Послушай-ка!
– Это Хэнк! – крикнул он, спрыгивая со стула. – Подожди, что он скажет, когда узнает!
До этого он дрожал при мысли о том, что может приехать Хэнк. Он воображал себе еще одни «поминки». Новость Катрины вернула его к жизни и вытеснила все другие мысли из головы. Сейчас он бросился бегом по тропинке, распахнул калитку и схватил Хэнка за руку.
– Хэнк! Ты не поверишь… – он остановился и отпрянул, на секунду онемев от испуга.
В свете фонаря Хэнк казался каким-то потрепанным и опустившимся – в основном не из-за одежды, а потому, что у него был вид неудачника. Он был одет в какую-то робу моряка, свитер, блейзер и хлопчатобумажные брюки, но в основном тревога и отчаяние на его лице делало его таким. Он был просто серым от этой тревоги. Тодд был в ужасе. Он понял, что прошлым вечером Хэнк проявил профессиональное мужество шкипера, ведущего яхту по штормовому морю. Сейчас он выглядел человеком, скорбевшим целый день по разрушенной жизни.
Тодд преградил ему дорогу. Крепко схватив его за руку, он потащил его на террасу, по дороге почти крича: «Скорее иди к Катрине!» Как только он дошел до террасы, все трое начали говорить разом – Хэнк с участием о происшествии с Катриной, взяв ее руки в свои, говоря о том, как он рад видеть ее целой и невредимой, Катрина – пытаясь убедить его в том, что она действительно цела и невредима, а Тодд – подпрыгивая на одном месте, желая скорее завершить всякие приветствия и перейти к делу.
– Садись ты наконец, – все время повторял он. – Садись, Хэнк. Давай я принесу тебе выпить. У Катрины потрясающие новости.
Наконец он устремился в бар, вернулся и чуть ли не силой усадил Хэнка в кресло.
– Вот, – сказал он, подавая ему кружку с пивом. – Давай, послушай Катрину.
После этого он заставил ее объяснять все снова, и пока она говорила, он ходил взад и вперед по террасе и так волновался, что то и дело перебивал ее рассказ своими замечаниями.
– Ох, Тодди, перестань наконец перебивать! – воскликнула она. – Кто будет рассказывать, ты или я?
Удивленный таким волнением, Хэнк смотрел то на него, то на нее, пытаясь ухватить суть довольно сумбурного рассказа, который ему пытались подать с двух сторон.