Заложники
Шрифт:
Довиле не отличалась красотой, которая обычно привлекает внимание поклонников, поэтому она равнодушно встретила появление в классе новенького. Такие незаурядные парни были не для нее, и она это прекрасно понимала. К тому же девушка сознательно не давала простор своим мечтам хотя бы и потому, что у нее не было даже приличного платья и туфель. Родители ее едва сводили концы с концами, воспитывая целую ораву ребятишек. И как же удивилась она, когда на школьном вечере Шарунас пригласил ее на танец целых три раза! Множество любопытных глаз следило за тем, как легко и изящно кружатся они в вальсе. Подружки кусали от досады губы, а ребята во
Когда стали расходиться по домам, Шарунас задержался на крыльце школы. Он смерил Довиле долгим пристальным взглядом, однако проводить домой не вызвался.
Со временем к новенькому привыкли, перестали выделять из числа остальных. Учился он неплохо, особенно любил и знал историю и литературу. К девушкам относился с надменным равнодушием, и те платили ему той же монетой: подумаешь, нашелся красавец, свет на нем клином сошелся!
Довиле пока так и не решила, как себя вести с ним. Те три танца не прошли для нее даром, зародив в душе росток смутной надежды. Требовалось лишь немного тепла и внимания, чтобы он пробился к свету. Шарунас и к ней относился с холодным безразличием: редко задерживался возле ее парты, лишь изредка удостаивая словом. Правда, иногда она ловила на себе рассеянный взгляд и смущенно вспыхивала.
Почему Шарунас так задумчив, молчалив, какие мысли терзают его, строила догадки Довиле. Может, причина в его одиночестве, ведь он очутился в их городке без родителей? К тому же, по слухам, в его семье стряслось какое-то несчастье.
Новичок оживал только во время уроков физкультуры или на спортивных соревнованиях. В баскетбол он играл с такой одержимостью, будто от победы зависела его дальнейшая судьба.
Стоило Довиле понаблюдать, как юноша неукротимо мечется по площадке, делает дальние броски, высоко подпрыгивает под щитом, и ее охватывало непонятное волнение — она была готова на глазах всего народа броситься к нему. Однажды, когда их команда взяла верх над соперниками из другой школы, а разгоряченный Шарунас присел на скамейку перевести дух, Довиле не выдержала и, подбежав к победителю, поцеловала его в щеку. Шарунас улыбнулся и проводил девушку потеплевшим взглядом.
А на следующий день во время последней перемены юноша, проходя мимо, остановился и тихо попросил:
— Подожди меня после уроков, хорошо?
Дальше все происходило как во сне: на уроке Довиле никак не могла сосредоточиться, не слышала, что объясняет учитель. Она ждала только одного — скорей бы прозвенел звонок! И даже идя вскоре рядом с одноклассником, Довиле все еще не могла прийти в себя, с трудом подбирала слова, вела себя скованно и неестественно. Да, не такой она хотела бы выглядеть в его глазах.
Проводив ее до дома, где Довиле снимала крохотную комнату у глухой старушки, Шарунас протянул на прощание руку.
— Вообще-то мы бы с тобой могли встречаться и чаще. Только нужно, чтобы никто об этом не знал, согласна? — спросил он.
Довиле не сразу поняла, зачем ему понадобилось скрытничать, но все равно утвердительно кивнула. Ладно, пусть будет, как он хочет.
Встречались они обыкновенно под вечер, когда старушка уходила в костел. Рослому Шарунасу приходилось нагибаться, чтобы не удариться головой о притолоку у входа. Он отказывался от приглашения сесть, предпочитая расхаживать во время беседы по комнате. Время от времени останавливался возле противоположной
Довиле обычно сидела на кровати и жадно слушала Шарунаса. Все, о чем он говорил, казалось ей очень важным и значительным, будто эти слова принадлежали умудренному жизненным опытом человеку. На самом же деле Шарунасу исполнилось девятнадцать осенью, через год после его прихода. Его одноклассники, без пяти минут выпускники школы, преподнесли ему по этому случаю букет красных астр. Самых близких друзей Шарунас пригласил к себе домой. Он жил у дяди, волостного врача. В числе приглашенных оказалась и Довиле. Надолго запомнила девушка тот таинственно-торжественный вечер. Ведь для приглашенных это стало как бы признанием того, что их выделили из числа остальных, допустили в круг, куда открыт вход далеко не каждому.
Шарунас тогда налил всем в рюмки домашнего яблочного вина и, подняв свою, обвел блестящими глазами гостей.
— Выпьем за могучие деревья Литвы, которые выдерживают натиск любой бури! Давайте же учиться у деревьев, которые поддерживают ветвями друг друга!
Все осушили рюмки и притихли — трудно было найти нужные слова после такого проникновенного тоста. Довиле не выдержала и простодушно спросила:
— А могут, скажем, липы стать опорой дубам?
— А как же! — улыбнувшись, ответил виновник торжества.
Сейчас, в комнатке у Довиле, Шарунас вспомнил об этом.
— Помнишь, как ты на моем дне рождения спросила про липу?
— Помню.
— Ты сама похожа на это дерево. Самая настоящая липка!
Довиле звонко расхохоталась.
— У меня же сердце есть, а у липы…
— Ну да, ты и есть липа, только с нежным сердцем, — перебил ее Шарунас. — Пусть это будет твоя кличка — Липка.
— С какой стати мне нужна кличка? — удивилась девушка.
— Просто так. Такие уж времена сейчас. Лучше будет, если не называть вслух настоящее имя, — пояснил гость.
Не раз потом Довиле вспоминала этот странный разговор, хотя и приняла его за шутку. А однажды, написав на уроке записку приятелю, подписалась: «Липка».
Жизнь тем временем как в самом городке, так и в округе становилась все беспокойнее. Однажды ночью взорвалась граната под дверью дома, где жил волостной парторганизатор, к утру еще одного дня загорелся дом председателя исполкома. Стали раздаваться выстрелы и в деревнях. Все чаще можно было видеть бредущие к костелу похоронные процессии. За гробом обычно шли женщины в деревенских клетчатых платках. Рядом, вцепившись в их грубые пальто или тулупы, семенили одетые во что попало ребятишки.
Довиле жила неподалеку от костела, и каждый раз при виде таких шествий у нее сжималось сердце. Особенно тяжело было видеть малышей, которые испуганно таращились на взрослых, будто прося объяснить им происходящее. Иногда процессия следовала сразу за несколькими гробами. Кто лежал в этих ящиках, сколоченных из белых досок? Довиле напряженно прислушивалась к негромким разговорам людей, пытаясь узнать хоть что-нибудь. А те, будто опасаясь чего-то, отвечали вполголоса любопытным: Дапкус из деревни Контаучяй, Лингис из Гярвенай, Даргене из Пликтакяй… Кто они, за что их?! Никто не хотел отвечать. Правда, порой можно было добиться ответа, но это мало что проясняло: «председатель сельсовета», «служил властям» или «человек как человек»…