Замечательные чудаки и оригиналы

Пыляев Михаил Иванович

Расчет на легковерие в возможность отыскивать клады доходил до того, что ещё Петра Великого один серб подбивал отыскивать «клад царей»: персидского Дария Кодомана и македонского Александра Великого. По рассказам серба, клад этот находится в Венгрии и состоит из слитков золота, царских корон и золотого змия, в устах которого «учинен камень диамант», «золотого болвана - бога жидовского», золотого льва и пр.

Лет тридцать тому назад, в богатом орловском имении проживал по-царски богатый помещик Н. К[иреевск]ий [159] , страсть которого к охоте, собакам и садовым беседкам доходила до смешного. Усадьба его издали представляла какой-то восточный заколдованный город, огромное его состояние позволяло ему вести широкую жизнь. Многие окрестные помещики составляли обычную свиту этого барина, сопровождая его на псовую охоту. Об обедах и подарках его говорили на целую губернию. Тургенев в своем «Гамлете Щигровского уезда» коснулся одного такого обеда К[иреевско]го. Съезды на праздник

гостей этого помещика, по большей части охотников-собачеев, выходили очень многочисленными. Один из домов в его усадьбе был отделан как лучшая гостиница: здесь могли останавливаться более сотни приезжих, жить по неделям и даже не являться на глаза хозяина. Все желания, все прихоти гостей исполнялись в точности его дворецким. Барский дом был громадный. Главный корпус соединен был с каждой стороны длинными галереями с флигелями, отчего строение принимало огромные размеры. Большие залы в доме были в два света. По прихоти хозяина все украшения, как наружные, так и внутренние, представляли непривычному взгляду довольно странный вид.

159

Киреевский Николай Васильевич (1797-1870), богатый помещик Карачевского уезда Орловской губернии, страстный охотник, автор книги «Сорок лет постоянной охоты. Из воспоминаний охотника».

Киреевский Николай Васильевич (1797-1870)

Начиная с решетки до флюгера на крыше дома все изображало одни принадлежности охоты. Из окон выглядывали медвежьи головы, в углу притаился пушной зверь, вместо ковров владелец набросал звериные шкуры. На стенах висели картины, изображавшие псовую охоту. Вся мебель была из оленьих и лосиных рогов, кабаньих голов, лошадиных ног и т.д.

Странные причуды были у этого помещика, собирателя охотничьих предметов. В одной из беседок в его саду, богато отделанной в виде надгробного мавзолея, внутренность здания была украшена всеми врагами пернатых. Над самою дверью парила с распростертыми крыльями и разинутым клювом огромная сова. По стенам, окрашенным черным цветом, были прибиты крылья и головы филинов, орлов, коршунов, копчиков, ворон, обведенные каймою из мышей, крыс, хорьков, ласочек. Все эти хищники, прибитые к стене, составляли звезды, треугольники, розетки, словом, все фигуры, которыми только умудрилось больное воображение, создав их из крыльев, голов, ног и корпусов птиц и животных. Также отделан был потолок. В простенках между окнами были прибиты головы казненных кошек. Над каждой имелась надпись, когда и за какое преступление виновная лишена жизни. Например: «приговорена к смерти за покушение на жизнь голубя», на другой надписи: «лишена жизни за убийство воробья» и т.д. Под ними были укреплены накрест их лапки в том положении, как на надгробных камнях ставят кости под мертвыми головами.

Но самой любопытной достопримечательностью беседки была другая комната. Она была отделана в мавританском вкусе, потолок и стены были убраны золотыми арабесками, лучистыми венками и целыми двустишиями из наших поэтов доброго старого времени, но все эти хитросплетения букв и венков были сделаны из мышиных и крысиных хвостов, которые известным путем очищались, сортировались, делались твердыми, полировались и покрывались позолотою. Для этой работы у помещика жил специалист по части крысоистребления, старик-венгр. Должность его состояла в том, что он ходил по усадьбе, отыскивая норы крыс. Способ ловли их был замысловат и любопытен. Он раскладывал у всех щелей и прогрызенных крысами дыр кусочки сала. Крысы, как известно, отличаются прекрасным чутьем, и долгохвостые лакомки являлись в первую же ночь, чтобы удовольствовать свой аппетит.

Так делалось в продолжение двух-трех дней. Затем в следующие сумерки венгр, вооружив свой каблук стальным острием вроде долота, насаживал под пятку кусок сала и становился на страже при одной из щелей, где ранее клал приманку. Крысы, не подозревая, к какому низкому предательству способен человек, вылезали из нор своих, и как только их рты разверзались, чтобы схватить добычу, венгр делал прыжок назад - и крыса была обезглавлена. Он никогда не делал промаха и продолжал эти убийственные скачки, переходя от щели к щели, от подвала к чердаку до тех пор, пока не истреблялось целое поколение крыс.

В былые годы имение К[иреевского] кипело жизнью шумной и полной всякого довольства. Внимательная барская дворня ловила желания гостей, а многолюдство посетителей всегда было приятно владельцу этого роскошного сельского уголка. Часто многие из бедных дворян жили здесь по несколько месяцев, не смея из скромности представиться хозяину, хотя пользовались всеми удобствами широкой барской жизни. Более десятка линеек, шарабанов, троек всегда были готовы для любого выезда. На пруду желающих ожидали шлюпки, лыжи, гондолы с гребцами. Сад был прохладный, дремучий, разбитый на сорока десятинах; в нём были аллеи без клочка голубого неба - всё зелень и тень. По главной аллее стояли статуи и памятники. В кущах дерев виднелись храмики с названиями, значение которых было приятно и понятно только одному владельцу. Они были построены

во имя дружбы, истины, любви и терпения и т.д. Но особенно были великолепны беседки. Помещик имел к ним особенную слабость и не жалел десятки тысяч. Одна из таких была построена над прахом его любимого кобеля «Любезного» и стоила владельцу около пятидесяти тысяч, другая - в память ахалцихского дела - была вся выстроена из железа и окрашена очень искусно под цвет кашемировой шали; стоимость этой беседки чуть ли не превышала названную стоимость первой.

Особенно пышными выходили у этого барина так называемые «отъезжие поля». Стая его гончих состояла более чем из двухсот смычков «выжлецов и выжловок», выжлятники были одеты в красные куртки и синие шаровары с жёлтыми лампасами; у ловчих для отличия были куртки, обшитые позументом, рога у всех висели на красной тесьме с кистями; каждый имел борзых собак на своре не более трех. Хортых собак К[иреевск]ий не любил, борзые у него были чистопсовые и густопсовые. К походу борзятники всегда играли «позов». Выезд тянулся с обозами чуть ли не на версту, так много приглашалось гостей на травлю волков и русаков. На болотную дичь К[иреевск]ий отъезжал тоже не с меньшим парадом, один обоз состоял не менее как из сорока телег. Сам барин с почетными гостями ехал в линии, остальные гости в тарантасах и беговых дрожках. Охотничьих ружей у него было более сотни, среди них были такие драгоценные, как работы Пюрде, Мортимера, Ланкастера. Затем в лучших образцах таких старых мастеров, как Лебеда и Лепажа, ещё более древних, как шведский Старбук, включая ружья работы испанского оружейника Лазаро Лазарини. Стволы последнего мастера по преданию отличались такою мягкостью, что, будучи помятыми, после первого выстрела выпрямлялись. Сам К[иреевск]ий имел ружье необыкновенной легкости, весом немного более четырех фунтов, над которым известный французский оружейник Гастон Ренет трудился чуть ли не десять лет. Бой этого ружья был удивительный: дробь приносилась в цель кучно в окружности чайного блюдечка.

Особенною его странностью была ещё нелюбовь к прекрасному полу, и как ни хлопотали соседки хоть одним глазком взглянуть на роскошное житье соседа, но доступ им в усадьбу, как на Афон женщинам, был невозможен. Сам же К[иреевск]ий прожил в своем имении более пятидесяти лет, не выезжая иначе, как только на охоту.

В первых годах текущего столетия в Курской губернии проживал богатый откупщик, помещик П-в. Он считался одним из крупнейших землевладельцев - его владения простирались на пространстве 80000 десятин. П-в приобретал имения, не стесняясь никакими незаконными средствами. Он был так богат, что самые дикие и бессердечные его выходки сходили ему с рук. После его смерти у него в кабинете нашли большой куль, наполненный золотыми табакерками и бриллиантовыми перстнями; в его сараях стояло около сотни новых экипажей, ещё зашитых в чехлы и рогожи. И все эти табакерки, перстни, экипажи были назначены «на подарки» губернским чиновникам.

Люди, не занимавшие видных мест в губернской иерархии, трепетали перед именем П-ва и творили всякие беззакония по воле этого денежного мешка. В своих приобретениях этот помещик-откупщик не брезговал никакими мерами. Так, раз облюбовав именьице одного мелкопоместного дворянина, он пригласил его к себе и предложил продать свое имение. Дворянин отказал ему наотрез. П-в настаивал, бедняк упрямился. Наконец, выведенный из терпения П-в объявил тому, что не отпустит его домой, пока не будет составлена запродажная запись. Когда и эта угроза не подействовала, тогда П-в позвал своих слуг и приказал запереть его в сырой погреб, где несчастный провел целых два года.

Сырая тюрьма и вечная непробудная теплота сокрушили силы несчастного. Он согласился на требование откупщика и совершил купчую крепость. П-в возвратил ему свободу и вручил сторублевую ассигнацию.

Но ещё и не такие драмы разыгрывались в доме этого бессердечного палача. Под его домом было устроено подземелье, в котором содержались провинившиеся перед этим богачом лица. Рассказывали, что после смерти его было здесь найдено несколько костяков с цепями. Исход всякого уголовного следствия против П-ва можно было заранее предугадать: не было таких денег, которых бы он не дал следователям.

Много шуму наделало в губернии одно из таких дел. На земле П-ва были устроены шлагбаумы, у которых стояли сторожа, так что никто из приезжающих не мог здесь проехать без дозволения хозяина. Но раз случилось, что один из петербургских сановников сам спустил цепь. Когда коляска уже тронулась, стражник успел опустить поднявшийся было шлагбаум, который ударил по голове сидевшего в коляске камердинера сановника. Удар был настолько силен, что несчастный пролежал более двух недель в уездном городе. Сановник доложил об этом случае императору, наряжено было строгое следствие. П-в узнав, что едет на следствие чиновник по фамилии М., велел тотчас же донести ему, когда тот прибудет в город. Вскоре приехал в город господин, носивший такую фамилию, для покупки себе имения. П-в, полагая, что тут кроется хитрость, приехав в город, поселился в одной с ним гостинице и, разузнав, что он не сторговал имение за недостатком нужной суммы, предложил ему банковый билет, превышающий требуемые деньги. Последний воспользовался таким великодушным предложением, взял деньги и уехал. Вскоре открылось, что М. был не тот, а только однофамилец. Настоящий следователь, носивший фамилию М., тоже был уловлен этим богачом. После долгих переговоров он не устоял перед крупной взяткой, вложил ломбардные билеты в конверт, переслал жене и детям, но сам застрелился.