Замерзшие поля
Шрифт:
Негодование на ее лице медленно сменялось тоской. Сладостные воспоминания горели в мозгу, словно костер в древесном пне: погасить невозможно, они выжигают изнутри, пока не остается ничего. Если бы у нее воспоминаний было множество, а не какая-то горстка, размышляла миссис Каллендер, она бы точно погибла.
— Сознавай вы все опасности воспитания юной девушки в таком месте, не разговаривали бы столь игриво, — устало вымолвила она. — Повсюду эти мавры, каждый день в пансион приезжают посторонние. Мы, конечно, стараемся брать хороших мавров, но вы же знаете, какие они все — на них совершенно невозможно положиться, безумны как шляпники, все до единого. Никогда нельзя сказать, что им взбредет в голову. Слава богу, мы можем себе позволить обучать Шарлотту в Англии.
— Зябко мне, — сказал мистер Ван-Сиклен
— Да, прохладно. Все от ветра. Имейте в виду, я ничего не имею против мсье Ройе лично. Со мной он всегда вел себя образцово. Дело вовсе не в этом. И если бы он был молодым человеком… — («как вы», — едва не добавила она), — это, наверное, было бы даже забавно. Я не возражаю, если человек в молодости грешит. Такого следует ожидать. Но мсье Ройе как минимум пятьдесят — и он увивается за такими детьми. Человек молодой, скорее, будет интересоваться женщинами постарше, верно? Это значительно безопасней. — Она проводила его взглядом до двери, поворачивая голову. — Значительно.
В дверях археолог остановился, у него на губах застыла все та же невыразительная улыбка.
— Отправьте его в Эль-Менар. — У него был домик в Эль-Менаре, где он раскапывал римские и карфагенские слои каменной кладки, стараясь добраться до более ранних пластов. — Если там он будет увиваться за девушками, через пару дней его найдут за скалой с проволочной петлей на шее.
— Какие скоты! — вскричала она. — Как вы можете оставаться с такими дикарями в полном одиночестве?
— Они прекрасные люди, — ответил он и вышел.
Миссис Каллендер оглядела опустевшую столовую, поежилась и в раздражении вышла на террасу. Ветер уже дул почти ураганный, но тучи, до последнего мгновения затягивавшие все небо, расступались, и местами проглядывала жесткая синева. В кипарисах ветер шуршал и шипел, а когда бил ее по лицу, у нее перехватываю дыхание. В воздухе остро пахло эвкалиптами, летела морось от бившихся внизу волн. И тут, когда пейзаж меньше всего был готов к такой перемене, вышло солнце. Все эти годы жизни в Марокко она не переставала изумляться тому, как солнце все меняет. Ее окутало теплом, ветер потеплел, престал быть враждебным; все вокруг позеленело, заулыбалось, а вода внизу медленно налилась блистательной голубизной. Миссис Каллендер глубоко вздохнула и неуверенно призналась себе, что счастлива. Она не была уверена, так ли это на самом деле, ибо такое случалось редко, но иногда подобное ощущение вызвать в себе удавалось. Ей казалось, что когда-то давным-давно счастье она знала, а теперь его краткие вспышки обнаруживались в памяти лишь отголосками былого состояния. Теперь ее неизменно окружало уродство человечества; где-то вечно таился коварный человеческий умишко. Если хочешь обрести хотя бы немного спокойствия, нужно поменьше знать о том, что тебя окружает.
По дорожке к ней шел марокканец. Смутно она понимала, что его приход повлечет за собой что-то неприятное, но на какой-то миг отказалась об этом думать. Провела рукой по волосам, растрепанным ветром, и постаралась сосредоточиться на пансионе. У мистера Ричмонда разбилось зеркало, Брахиму в кладовке нужно заменить лампочку, в прачечной надо поискать пропавшую майку Боба, поймать Педро, пока не уехал на «универсале» в город, и напомнить, чтобы заглянул в консульство и подвез мисс Питерс, которую они пригласили к чаю.
Марокканец в драной джеллабе, трепетавшей на ветру, выступил из тени ближайшего эвкалипта. Миссис Каллендер раздраженно вскрикнула и обернулась к нему. Человек был стар и нес в руках корзину. Хозяйка вспомнила его по прошлому году — она покупала у него грибы. И вспомнив, невольно перевела взгляд на усохшую руку, державшую корзину, и увидела то, чего ждала: шесть смуглых пальцев.
— Уходи! — пылко вскричала она. — Cir f'halak!
Стремительно развернувшись, она побежала по дорожке к своему коттеджу, что прятался в саду ниже по склону. Не оглядываясь, захлопнула за собой дверь. В комнате пахло инсектицидом и отсыревшей штукатуркой. С минуту миссис Каллендер постояла у окна, с опаской вглядываясь в тропу, что вилась меж кустов наверх. Затем, осознав некоторую нелепость ситуации, задернула шторы и принялась стирать макияж. Как правило, утром все происходит само собой; опасаться следует часов после полудня, когда день начинает
За несколько месяцев в Испании он совсем не отдохнул: по горло насытился робкими обещаниями во взглядах поверх раскрытых вееров, ему осточертели мантильи, распятия и хихиканье. Здесь, в Марокко любви если и недостает утонченности, она, по крайней мере, откровенна. Паранджи на лицах его не тревожили — он уже давно научился распознавать под ними черты. Рискуешь только с зубами. А по глазам он умел читать как по писаному. Если они проявляли какой-то интерес, то выражали его явно, без всяких чопорных околичностей, которых он терпеть не мог.
Над грядой густых туч сумеречное небо горело неистовой синевой. Он свернул в людный туземный квартал. Багаж отправился в пансион «Каллендер» таксомотором, а сам он договорился ехать на «универсале» мистера Каллендера, когда тот перед самым ужином покинет рынок. Так ему удастся хоть полчаса побродить по медине — бесцельно, руки свободны. Он свернул на рю Абдессадек. Фигуры в накидках на головах переходили по всей улице от прилавка к прилавку, их руки плели замысловатые восточные жесты, а голоса напряженно звенели, не сходясь в цене. Все это очень знакомо мсье Ройе и очень успокаивает. Здесь снова дышится легко. Он медленно взошел на холм, пытаясь припомнить тот фрагмент некогда читанного и любимого: «Le temps qui coule ici n’a plus d’heures, mais…» [51] Дальше этого места в следующую строку он перейти не мог. Свернув на улочку поуже, он вдруг погрузился в ошеломляюще густой аромат жасмина, переливавшийся из-за ближайшей стены. Мсье Ройе какое-то мгновение постоял под склонившейся ветвью смоковницы, росшей по ту сторону, и медленно, вдумчиво стал вдыхать аромат, все еще надеясь перешагнуть строчку, говорящую о времени. Жасмин поможет. Вот, уже подступает: «mais, tant le loisir…» [52] Нет.
51
Во времени, что здесь течет, больше нет часов, но… (фр.).
52
Но столько покоя… (фр.).
Его толкнул какой-то ребенок, у мсье Ройе сложилось впечатление, что сделал он это нарочно. Француз опустил голову: так и есть, попрошайка. Неестественным умоляющим голоском, от которого звенели нервы, ребенок просил милостыню, воздевая к нему крохотную ладошку. Мсье Ройе быстро зашагал прочь, по-прежнему принюхиваясь к жасмину и чувствуя, как неуловимая фраза ускользает все дальше. Ребенок тащился следом, выводя свою гнусную панихиду.
— Нет! — взорвался мсье Ройе, не глядя на попрошайку и передвигая ноги огромными шагами в надежде скрыться от этого монотонного напева. — Le temps qui coule ici n’a plus d’heures, mais tant… — пробормотал он вслух, стараясь заглушить голос, не смолкавший рядом. Невозможно. Настроение безвозвратно погибло. Ребенок, обнаглев, коснулся его ноги нерешительным пальчиком.
— Dame una gorda, [53] — проскулил он.
С внезапной яростью, удивившей его самого, мсье Ройе беспощадно ударил в маленькое лицо и через долю секунды увидел, что ребенок застонал, а потом, пригнувшись, бросился на другую сторону улицы и остановился там у стены, прижимая к лицу руку и потрясенно глядя на мсье Ройе.
Но мсье Ройе и самого уже остро кольнуло раскаяние. Он шагнул к съежившемуся мальчугану, толком не понимая, что скажет или сделает. Ребенок поднял голову — его сморщенное личико белело под дуговой лампой, раскачивавшейся сверху. Мсье Ройе услышал собственный зыбкий голос:
53
Зд.: Дай хлебушка (исп.).