Заметки доброго дантиста. Начало
Шрифт:
Милиция подумала, что лучше задержать тех, кто стоит, чем догонять тех, кто убегает. Логично.
Уже в участке Розенберг спросил у меня, зачем те парни сломали дверь универмага.
– Это же анархисты. Они борются с мировым капитализмом, – заявил я.
– Знаешь, судя по запаху, который пронесся мимо нас, они должны бороться с хроническим алкоголизмом. Час дня ведь.
Можно и так сказать. Но нужно ли давать точечные медицинские определения сложным социальным процессам? Так всю мировую историю объяснишь голодом, абстиненцией
Милиция хотела знать, кто мы и куда шли. Как внук гинеколога, я всегда знал, чем смутить консервативно настроенных мужчин и как заставить их с тобой расстаться.
– Знаете, мы учащиеся Лицея… – начал было Розенберг, но я его прервал:
– …и у нашей одноклассницы начались бурные незапланированные месячные. Я это связываю с первой стадией приема противозачаточных на фоне раннего начала половой жизни. А поскольку я из врачебной семьи, она попросила меня купить адекватных данной ситуации прокладок. В универмаге. Вот!
Я достал прокладки.
В глазах милиционера возникли тоска и печаль по поводу будущего страны с таким подрастающим поколением.
– А он? – спросил милиционер, показывая на Розенберга.
– А мы всегда вместе, – сказал я, добивая, как сейчас понимаю, надежду милиционера на светлое будущее.
Чего от нас хотят евреи
Было мне лет четырнадцать или около того. Шел я по Лубянке, вижу – стоит старик интеллигентного вида, книжки разложил на асфальте – продает.
Неплохо заработав летом и обладая тягой к стихийной покупке книг, я остановился.
Блаватская, «Солярные символы древних славян», «Жорес» из серии ЖЗЛ и…
– «Чего от нас хотят евреи». Звучит-то как многообещающе, – сказал Розенберг, листая книжку. – Где брал?
– Шел я по Лубянке…
– Слушай, перестань читать эту гадость, – сказала моя девушка Женя, собирая рюкзак. – Я на факультатив не остаюсь. Пока. И, Розенберг, выброси это.
– Это твой парень купил, кстати. Ты его довела до антисемитизма, не я. Вот и страдай.
Женя показала язык и ушла.
– А потом, это лучшее, что я читал после «Дюны», – крикнул Розенберг ей вслед.
К нам подсел Андрей.
– Кто сказал «Дюна»? Ого! – сказал он, взглянув на обложку. – И как идет?
– Мне нравится.
– Дашь потом почитать?
– Это Князя.
Андрей восторженно посмотрел на меня.
– Доконали тебя евреи, значит?
– Да я шел по Лубянке просто…
– «Чего от нас хотят евреи»? – сказал Каплан с соседней парты, оторвавшись от «2400 задач по химии». – Дадите потом почитать?
– Вставай в очередь, – сказал Андрей.
– Мне бы очень хотелось узнать, чего от нас хочет Клавдий Несторович.
– О нет, – сказал Розенберг, – это второй том надо покупать: «Чего евреи хотят от других евреев». Там все драматичнее.
– А также дополненное и расширенное фрейдистское издание «Чего евреи хотят от самих
Зашел Эпштейн. Помимо сезонного ринита, конъюнктивита, мучений в музыкалке и постоянных унижений от шпаны из соседней школы, он еще и отравился.
– Ребята, В. В. отпустит с факультатива по эволюционной биологии, как думаете? Мне докладывать. Но я не могу больше терпеть.
– Ну, иди в туалет, вытошни, – сказал я. – Или наоборот.
– Ой, ты что?! – смутился Эпштейн, – Я не умею выташнивать самостоятельно, а по большому хожу только дома. Розенберг, ты что, Роберту не рассказывал?
– Нет, блядь, не рассказывал! Извините, пожалуйста! Делать мне нечего, как рассказывать другу, где это Эпштейн может откладывать личинки, а где нет, – сказал Розенберг, листая книгу.
– Ну что ты так кипятишься, ты же меня со старой школы помнишь, думал, может, сказал при случае.
– Эпштейн, внимай по слогам. В моей жизни не бы-ва-ет случаев, когда я вспоминаю о том, как и где ты какаешь.
– Да ну вас! Плохо мне, в общем. Ну что, отпрашиваться? Или дотерпеть? Были бы деньги, я бы «Ессентуков» выпил. Они меня успокаивают.
– Вот! А тем временем, – сказал Розенберг, смотря в книгу, – Векслер, кто бы это ни был, устроил французскую революцию, одна восьмая еврейской крови в Ленине сотворила такое, что смотри – десять лет не могут все его памятники доснести. Евреи построили СССР, потом развалили, подняли Голландию, потом ее обанкротили. Тааак… Британскую империю тоже мы, Великая депрессия, апартеид в ЮАР тоже на нас. И теперь посмотри сюда: вот человек, который не может покакать в школе и мечтает о боржоми.
– Настоящего боржоми сейчас нет, – печально ответил Эпштейн. – И что это ты такое читаешь? Чего от нас хотят… Розенберг, твой национализм довел тебя до стадии отрицания собственного отрицания.
– Нет, блин, он меня довел до того, что я читаю эту книженцию и наполняюсь восторгом. То рушат империи, то строят. Пока ты тут не можешь вытошнить из себя котлетку.
– Она была рыбной, ты понимаешь? Я плохо переношу рыбу, ты же знаешь.
– Да, я как твой психотерапевт и биограф все знаю. А книгу я заберу на время. Динамично, смело, и прям гордость берет за предков.
Настя как диагноз
Настя была рождена, чтобы портить жизнь всем окружающим. В раннем детстве это была самая обычная девочка, но к десяти годам в ней выпестовалась мессианская уверенность в своей глубокой и неотвратимой болезненности. А также – в необходимости поиметь этой проблемой человечество в целом и каждого из ближних в частности.
Настя медленно кончалась без какого-либо диагноза. От сквозняков она кашляла. От духоты ей было дурно. Летом от жары у нее все краснело. Зимой везде мерзло и синело. Осень и весна были промежуточными этапами с миксом симптомов, плюс хандра.