Заметки Уходящего.

Радомский Валерий Николаевич

На втором году службы меня перевели в экипаж командира взвода, а это значило – работать за того самого «парня», только в звании старшего лейтенанта. И на армейских дивизионных учениях мой экипаж это добряче на себе прочувствовал.

Нашему полку была поставлена задача: занять рубеж вдоль линии соснового леса и окопаться. А, что значит «танк в окопе», – это означало: сначала выкопать под него «окоп» глубиной под два метра, в ширину – четыре, в длину – семь, затем – загнать туда сорокотонную махину, а далее, набросать вокруг бруствер, чтоб видна была лишь башня с пушкой, и обложить все это сосняком.

Когда мы трое налегли на лопаты, «старикам» стало скучно, и они послали за мной. Я мог развеселить,

а этим и убить их беззаботное время до обеда. Частенько до этого так и было: где-нибудь в тени они коротали времечко под музыку радиоприёмника «Альпинист», играли в карты или в нарды, потом им это надоедало и, позвав меня, они внимали, блаженно посапывая, эротическим рассказам, какие не заканчивались в моей голове, потому как писались буквально на ходу. Особенно популярной была новелла о том, как я занимался любовью с двумя близняшками – на одну ложился, а другая укрывала меня собой, точно волшебной простыней неги. А когда, вдруг, пришёл их отец, они спрятали меня в шифоньер, откуда я вывалился под утро, точно потравленная моль… Конечно, ничего подобного и близко со мной не случалось, да кто ж в таком признается, когда «такое» уже «брякнул»? Главное – они верили, а уж, как им самим хотелось взлезть хоть на одну из близняшек и в порыве плотской страсти порвать её, как бобик грелку – это нужно было видеть! И понимать – я понимал!

…«Старики» сидели под одной из раскидистых елей и уплетали собранную для них ежевику – рты были синими, но голодными на байки. Я рассказал им с десяток анекдотов, вместе «поржали», и я вернулся к своим. Заряжающий Ракип Алиев (татарин) и механик-водитель Сеня Торгонский (белорус) никаких претензий предъявить мне не могли, так как я был «годок», а они ещё «салаги», да по объёму выполненных к тому времени работ было видно, что наш экипаж явно задержался на старте. Оттого я сразу же налёг на лопату. Подъев у «стариков», не пошёл даже на обед – продолжал копать, а когда, ближе к ужину, меня снова позвали «слушатели», попросил посыльного передать им, что мне некогда точить лясы. В свою очередь посыльный, вернувшись от «стариков», передал мне слово в слово: «Сказали, что копать теперь будешь, не разгибаясь, а спать – вместе с лопатой!»

Угрозу «стариков» я принял к сведению и в качестве руководства к действию, оттого копал с экипажем танковый «окоп», действительно, не разгибаясь. Хоть и копали в три лопаты, да в итоге белорус Сеня Торгонский закатил нашу боевую единицу в «окоп» одним из первых…

Солдатская жизнь подчинена, в основном, уставным и неуставным взаимоотношениям. Уставные взаимоотношения – не мёд, конечно, так как держат в напряжении – всё по команде, а всё после, опять же, по команде, но неуставные – это, что полынь-травою по лицу! Абсолютно не нужная опция, к тому же, подчас горькая-прегорькая и, бывает, с кровоподтёками…

Фигурантами неуставных взаимоотношений выступают две стороны: старослужащие и «салаги», к каким относятся и «годки» (военнослужащие, отслужившие один год); инициаторы и фавориты – старослужащие, а за сто дней до приказа об их увольнении, старослужащие становятся «дедами».

Суть неуставных взаимоотношений сводится к подчинению «салаг» во всём, что определяет круг обязанностей военнослужащего. Проще говоря, «старики» участвуют во всём, или точнее сказать – почти во всех армейских делах, службы и быта, но лишь в качестве надзирающих, контролирующих и карающих, а что до последнего – был бы только для этого повод. За сто дней до приказа «деды» вообще «забивают болт» на службу – готовятся к дембелю, а их место надзирающих за дисциплиной-порядком и функция наказывающих за непослушание и беспорядок, мало-помалу, переходит к сержантам из числа «годков».

Вроде, из поля зрения выпадают офицеры, на коих возложены обязанности управления подразделением,

но это не так: офицеры, прапорщики и старшины осуществляют общее руководство и в частности, а «старики» – это их инструментарий в пространстве и времени. Да и среди командного состава кто-то – «салага», кто-то – «годок», а кто-то – «старик». Таким образом уставные взаимоотношения и неуставные являли и составляли общий баланс равно применяемых сил к выполнению поставленных перед подразделением задач.

Жестокость со стороны старослужащих солдат не являлась редкостью, но зверств я даже не припомню. В неуставных отношениях – больше изощрённой, как правило, дури и причуд идиотизма, да и то и другое, и третье-десятое – это устоявшаяся в методах практика радикального воздействия на молодых солдат, кто был не сговорчив и не уступчив в том, какое место в воинской иерархии и какую роль ему отводились. На моей памяти никто никому носки и портянки не стирал, если только сам не напрашивался – а были и такие, никто никого с ложечки не кормил, но старикам подшивали воротнички, стирали форму, работали вместо них и, конечно же, признание ранга «старик» должно быть видимым и публичным, а почитание осязаемым.

Именно в признании и в почтении – как кто это делал и демонстрировал, во многом раскрывалась сущность натур и характеров молодых солдат. В том числе и тех, кто побуждал их к таким действиям и демонстрациям. Большинство «салаг» и «годков» особо нигде и ни в чём не высовывались, то есть, изначально принимали своё место вторичности, оставшиеся – подхалимы и дерзкие, – по-своему уживались со «стариками». Самыми разобщёнными и слабохарактерными показали себя украинцы и русские. Среди солдат этих двух национальностей я встретил, потому и отметил-запомнил для себя, немало подхалимов, мелочных и мстительных стервецов.

Азиаты – татары, казахи, туркмены, узбеки, – ребята, как правило, с непоказным чувством собственного достоинства, они без труда переходили на русский язык общения, но между собой, обязательно, группировались и общались на родном языке. Я знал их коварными, тяжёлыми и налитыми кровью черными глазами, припиравшими без рук и слов к стене или ещё к чему-нибудь, но сдержанными в эмоциях, никогда – «не сачками» и не подлыми.

Азербайджанцы и армяне – их натуры сложнее, однако, как одни, так и другие проявляли себя исключительно в контексте, скажу так, национальных и родовых традиций. Это больше позёры и деловые люди. Я, и не только я один, называли их армейской мафией, так как все «хлебные» места не обходились без представителей их полковой диаспоры.

Особняком служили и жили грузины, осетины и абхазы. Жили я сказал потому, что они, действительно, и служили, и в какой-то мере даже проживали не совсем солдатскую жизнь. Не у одного из них я видел кинжал с ручкой из кости (понятно, что они не носили их на месте солдатского штык-ножа), только, случись чего посерьёзнее драки, такие быстрее выхватили бы из голенища кинжал, чем рванули бы в «оружейку» за пистолетом или «калашом». Эти смуглые и скуластые темпераментные ребята были крепко сплочены, в меру и не в меру гордыми, а иные офицеры (даже!) так и вовсе получали от них «звиздюлей», в честном бою, за казармой 2-го танкового батальона. Там же они частенько собирались и танцевали под барабан... Могло ли быть такое в СА? Отвечаю: сам видел и слышал. Они так же, как все, бегали по утрам кроссы, стреляли из танков и водили «Уралы», заступали в караул и т.п., да от всех других солдат их отличали взрывная натура и открытое (может, и на показ) самоуважение. Для них дорожить свободой более, чем жизнью – громко сказано, конечно, по тем, невоенным, временам, да гордость и надёжность в дружбе пульсировала в их крови все 24 часа в сутки. При них произносить «Мать твою е…!» было весьма опрометчиво. Хотя себе они позволяли такое сказать, только звучало иначе…