Замки роз: нерассказанные истории
Шрифт:
Об этом ли мечтала, когда вздыхала ночами над томиком стихов о рыцарях и принцессах, поедая булочки под одеялом.
Но кому какое дело до её глупых мечтаний.
– Хорошо. Ступай, приведи ко мне Николь!
Распахиваются двери с оглушительным стуком. Я вздрагиваю, как будто топор уже опустился на плаху.
Моя сестра вылетает на порог, её лицо горит торжеством. Ярко-розовое платье, золотое кружево, кукольная хрупкость тонкой талии. Завидев меня, она спотыкается, усмиряет шаг. Острые каблучки звонко цокают, когда Сесиль подходит ко мне
– Она здесь, оказывается! Мерзавка подслушивала!
Понурив голову, я послушно плетусь вслед за сестрой к отцу, которого боюсь больше всего на свете. Его гнев страшит меня даже больше перспективы быть заживо замурованной за стенами Обители. Я прекрасно знаю, что не осмелюсь и пикнуть, даже слова сказать против, когда предстану перед ним.
Разглядываю что угодно, носки своих разношенных туфель, выученный мною до мельчайшего завитка узор ковра, лишь бы не смотреть в широкое, красное, одутловатое лицо, на котором застыло вечно-брезгливое высокомерное выражение.
И столь же покорно выслушиваю свой приговор.
До ежегодной церемонии представления Всеблагой Деве новых послушниц осталось совсем мало времени.
Мне предписано отправляться завтра же.
И продемонстрировать безупречное поведение, повиновение и благородную кротость, достойную представительницы славного дома де Тремон. Особенно грозно предостерёг батюшка от того, чтобы я хоть единым поступком, хоть взглядом запятнала свою девичью честь, что является неслыханным преступлением для всякой служительницы Небесной Девы.
Молча киваю.
Об этом он мог бы и не беспокоиться.
Всем же известно, что к Обители на полет стрелы запрещено приближаться любому представителю мужского пола. Так что никаких больше рыцарей и принцев. Мне стоит получше перечитать этой ночью свою любимую сказку. Наверное, на картинке в книге я увижу принца в последний раз в своей жизни.
Глава 2
Глава 2
Времени на сборы почти не оставалось.
Отец спешил. Путь от Тембриллии до Небесной Долины, где в кольце крутых гор таилась древняя Обитель, был неблизким. И кажется, наш повелитель опасался, что кто-то другой успеет занять место претендентки на кресло настоятельницы раньше его дочери.
Слухи о тяжелой болезни Всеблагой Девы распространялись по Материку как пожар. Те княжества и герцогства, что были ближе, имели неслабое преимущество.
Однако и у отца были козыри в рукаве. Я поняла это, когда кисло смотрела из окна на длинную вереницу телег, которую грузили мешками, бочками, тюками сундуками, живыми гусями и козами, и бог знает, чем ещё. Всё это отправлялось в качестве моего «вступительного взноса». Тембриллия богата. Вон те здоровенные, окованные медью сундуки наверняка содержат аккуратно сложенные стопки нашего знаменитого кружева, за которое иностранные купцы дают золота больше, чем весит легчайшее плетение.
Секреты
Девушек из Тембриллии любят брать в жёны. Они приносят с собой богатое и редкое приданное.
Я вздохнула и отвернулась от окна.
Что мне до телег? Мне не разрешили брать больше одного маленького сундучка. Сказали, там всё нужное дадут, а значит, ничего не понадобится.
Но я всё-таки упрямо засунула под тряпки самое дорогое, когда горничная ушла.
Солнце медленно всходило над кромкой деревьев. Велели быть готовой через час. Я не спала всю ночь.
Матушка так и не посылала за мной, и я решила собрать смелость в кулак и сама к ней отправиться – хотя бы, чтобы от нервозности перестать грызть ногти.
Зря я это сделала.
Лучше бы уехала, не прощаясь – так, может быть, у меня бы ещё оставались иллюзии, чтоб в этом месте по мне хоть кто-то будет скучать.
Герцогиня де Тремон, почти невесомая в белом полупрозрачном платье, сидела в резном кресле у окна и с отсутствующим видом смотрела куда-то в небо. Её тонкие хрупкие пальцы, унизанные перстнями, без её участия вязали какую-то изящную вещицу поблёскивающей золочёной ниткой. Серебряный крючок мелькал споро и монотонно, а я стояла в трёх шагах от матери, всё не решаясь прервать её задумчивости.
Наконец, я прочистила горло и глубоко вздохнула.
– Я… уезжаю, матушка!
Блик. Блик. Блик. Солнечные лучи мелькают на быстро движущемся кончике крючка.
– Вы ничего мне не скажете? – прошептала я, борясь с подступающими слезами. Всё утро борюсь с собой, чтоб не разреветься, как последняя дура. Но её молчание, кажется, последняя капля.
Разворачиваюсь на каблуках и бросаюсь бегом к двери.
Уже у самого выхода вдруг торможу, и у меня вырывается:
– Неужели же… неужели вы никогда не жалели, что всё так? Ведь я же ваша дочь. Ведь могло всё быть как-то по-другому?
Мне в спину несётся:
– Единственное, о чём я жалела в этой жизни, так это о том, что вышла замуж за твоего отца.
Сжимаюсь как от удара, оборачиваюсь. Крючок больше не мелькает. Платок валяется на полу, тонкая золочёная нить протянулась от рук матери, жалобно повиснув.
– Как я любила, Николь… ах, как я любила! Как была счастлива. Как мы были счастливы с моим Этьеном. Пока нас не поймали и не разлучили. Конюху не дозволено любить княжескую дочь. Его отправили матросом на какое-то рыболовное судно, меня – под венец… У меня не было сил бороться. И вот я каждый день, каждую ночь кляну себя за слабость. Нельзя быть слабой в этом мире, Николь! Никогда не позволяй себе быть слабой. Борись за тех, кого любишь. Иначе узнаешь, что такое – умирать заживо без надежды на спасение…