Замкнутое пространство (сборник)

Смирнов Алексей Константинович

— Жидовская мойка, — хмыкнула Даша. — Импортная.

— Может быть, — Захария Фролыч присел на корточки в поисках других знаков, но ничего не нашел.

— А вдруг это шпионы? Израильские? — Дашины глаза зажглись от смелой догадки. Потом она вдруг спросила: — Фролыч, а тебе выпить хочется?

— Терпимо, — буркнул Будтов, распрямляясь. — А у тебя что, есть?

— Нет, откуда мне взять.

— Ну и помалкивай.

Прояснившийся разум Захарии Фролыча напоминал ему, что дело здесь не в импорте израильской сантехники. Но разговор в милицейском газике запомнился ему плохо. Шопенгауэра Будтов отродясь не читал, равно

как и Беркли с Кантом, и потому дикие откровения Минусов произвели на него не слишком яркое впечатление. Скажи ему тогда, до капельниц, что он — сам сатана или Господь Бог, то Будтов, даже если бы ему представили убедительные доказательства, отнесся бы к этой новости с простительным безразличием. Правда, была еще родословная. Длинный перечень незнакомых предков заставлял верить, что все не так просто, как хотелось бы. Ошибка, сделанная кем-то и зачем-то, может корениться гораздо глубже. Что-то было, существовала какая-то реальная отправная точка.

— Пошли пройдемся, — сказал он решительно, видя, что в умывальной больше нет ничего интересного. — Пошукаем.

— Сбежим? — шепнула Даша.

— Да куда бежать-то, — отмахнулся Будтов с раздражением. Он уставился на инструкцию в рамочке, где приводился текст, заимствованный почему-то из флотской жизни."… Уборные рассчитываются по норме один унитаз на 15–16 человек и один погонный метр писсуарного лотка на 30 человек. В качестве приемников для фекалиев чаще всего используются чаши «Генуя». Число очков в гальюнах рассчитывается в зависимости от количества личного состава — по одному очку на 25 человек, а число писсуаров — по одному индивидуальному писсуару на 50 человек команды или 550 мм корыта (лотка) при групповых писсуарах на такое же число личного состава…"

Захария Фролыч проявил сознательность и правильно понял инструкцию: положено. Не иначе, как для воинской достоверности.

— Покамест придется делать, что скажут, — он провел языком по диковинным зубам. Только бы опытов не ставили.

— Я знаю, спинной мозг возьмут, — Дашин голос дрогнул. — У Дойки в больнице брали, так она совсем дура стала.

Захария Фролыч не ответил. Он подозревал, что забор мозгов, тем более спинных, навряд ли мог сделать Дойку дурее, чем она была.

— Идем вниз.

Они спустились на первый этаж, и бравый автоматчик, охранявший вход, почтительно вытянулся. Он отдал Будтову честь, как если бы тот был минимум полковник, дальше трех звезд на погонах воображение Будтова не шло. Однако, когда они попытались переступить порог, часовой заступил им дорогу.

— Мы что, в тюрьме? — скривился Захария Фролыч.

— Никак нет, господин Спящий, — отчеканил автоматчик. — Но ради вашей же безопасности мне приказано никуда вас не выпускать.

Тот потоптался на месте, и вдруг его осенило.

— Смирно! — гаркнул Будтов.

Часовой подпрыгнул и выпятил грудь колесом.

— Приказ отменяется. Приказываю немедленно нас пропустить.

Не тут-то было.

— Виноват! — задыхаясь, прокричал солдат. — Не имею права.

— Два наряда вне очереди, — пробормотал Будтов на всякий случай.

— Есть два наряда вне очереди!

Захария Фролыч беспомощно посмотрел на Дашу. Та, подумав, обложила автоматчика матом, но тот лишь набрал в легкие еще воздуха, раздулся и ни слова не проронил в ответ.

Глава 2

Снов они не запомнили. Заснули сразу, едва поняли,

что никаких других занятий не предвидится. В таких случаях частенько утверждают, что человек провалился в черную якобы яму, а здесь и ямы не случилось, ни черной, ни белой. Щелкнули выключателем — и небытие. Щелкнули еще — снова приятная действительность. Однако у Будтова и Даши сохранилось воспоминание о многих часах, пролегших между явью и пустотой.

В окна казармы лился добрый солнечный свет. Захария Фролыч приподнялся на локте, готовясь привычно заперхать, и нахмурился: дышалось легко, воздух был чистый, проходил свободно и не тревожил буро-зеленого лиха, завязшего в бронхах и трахее. В носу было сухо, а во рту — влажно: необычное дело для раннего утра. Даша, укрывшись с головой тонким серым одеяльцем, умилительно сопела. Будтов сел и почувствовал сильнейший голод. Много ему с непривычки было не съесть, но пончик-другой со сладеньким чаем пришлись бы очень кстати.

Пончик не несли. Захария Фролыч внезапно разозлился: вот отродья! Нет, пусть как хотят, а он отсюда смоется. И тут же вспомнил, что смыться ему некуда. Рожа-то вон какая стала! Он — никто. Ни тебе пенсии по общей инвалидности, ни прописки, ни даже милицейского протокола. Врали и не краснели, про квартиру-то! Скоро выпустим. И куда?

Дверь осторожно приоткрылась, в щель просунулась голова Минус Второго бодрая и важная. Консерватор был счастлив счастьем алкоголика, который две недели, как завязал. Запахло одеколоном; набежала слюна, привлеченная вкусным.

— Вы уже встали, Будтов? Отлично. Приводите себя в порядок — и в столовую. Потом приступаем к занятиям.

— Стар уж я учиться-то, — буркнул Будтов, натягивая брюки. — Какой из меня ученик?

— Поживем — увидим, — Минус Второй не разделял его пессимизма. Растолкайте соседку. Будтов! — Консерватор поднял палец. — Вы, часом, ее не того? Не надо! Мы найдем вам покрепче, поздоровее… кровь с молоком. Это вопрос стратегический!

— Сразу отрубились, — Будтов говорил сварливо, но не смел проявить свое недовольство в чем-то большем. — Какое «того» после ваших номеров? Небось, вообще уж не встанет…

— Бросьте! — засмеялся Минус Второй. — Встанет так, что ахнете! Еще упрашивать будете: ляг, полежи! Ну, я жду вас внизу.

Голова исчезла. Захария Фролыч провел ладонью по чужим волосам, сухо плюнул и толкнул одеяльце:

— Дашка! Подъем. Кормить будут.

Одеяло съехало. Даша не шелохнулась, не потянулась и даже ни разочка не зевнула. Она лежала, положив ладошки под дряблую, но чистую щеку, и глядела перед собой незрячими, остановившимися глазами.

— Помяни мое слово, Фролыч, — сказала она наконец. — Понаделают из нас «чаппи», порубят не за что.

— Да подымайся! — Будтов сдернул одеяло. — Так оно и выйдет, если будешь лежать и скулить.

Даша угрюмо села, потянулась за грязным телесным кружевом. Поморщилась:

— Постираться бы…

— Вот! Человеком становишься! А говоришь, порубят…

Через десять минут, умывшись и одевшись в тряпье, нравившееся им все меньше и меньше, Будтов и Даша спустились на первый этаж. Минус Второй перекуривал с часовым. Видимо, только что он рассказал тому что-то очень смешное, анекдот, и оба просто покатывались со смеху. При виде Будтова солдат мгновенно замолчал и вытянулся по струнке. Рот его приоткрылся, готовясь пожелать здравия, и Захария Фролыч насупился.