Замочная скважина
Шрифт:
Но это было потом, много позже, когда уже все было кончено – и семейная жизнь, и вообще какие-либо отношения. Лида ложилась спать, закрывала глаза и представляла себе лица Паши и Иры. Изводила себя воспоминаниями, от которых не могла избавиться. Каждый вечер, каждую ночь она вытаскивала из памяти – по крупицам, по обрывкам, все, что было связано с ним и с ней. Эта привычка, как счет овец перед сном, граничащая с мазохизмом, стала для Лиды ритуалом – изматывающим, вытягивающим всю душу.
Она не могла простить мужу то, как он ушел. Пашка тогда пропал. Не вернулся из института, где работал младшим научным сотрудником.
Лида обзвонила всех знакомых, но Пашу никто не видел и не слышал. Она обзвонила все больницы и морги, но и там мужа не нашла. Тогда она пошла в милицию и подала заявление. В милиции мужики ухмылялись, заявление хоть и приняли, но было понятно, что ничего предпринимать не будут. Дело житейское. Трупа ведь нет. А значит, нет и дела.
Лида даже позвонила родителям Пашки в Новосибирск, но и те о сыне ничего не слышали – думали, что все хорошо. Спрашивали про Валерку. Позвонить Ирине ей и в голову не пришло – последнее место, где мог бы найтись муж.
Прошла еще неделя. Лида стояла у ворот института и караулила мужа. Но Пашка не входил и не выходил.
Прошел месяц, второй. Пашка так и не объявился. Лида несколько раз сходила в милицию, где ей пообещали, что делом займутся. Когда пришло время переезжать, Лида упаковала коробки, наняла машину и за всеми заботами даже на время забыла о муже, пропавшем без вести. Нужно было устроить Валерку в школу, доделать ремонт в ванной, доклеить обои в коридоре, да и на работе дел хватало. Правда, редко, на порыве, как правило, после выпитого вина, Лида ловила такси и ехала сначала к своему бывшему дому, а потом к институту, где работал муж. Она надеялась его увидеть, хотя и не знала, зачем ей это нужно.
Почему-то у нее больше не возникало мыслей о том, что с Пашкой могло что-то случиться – например, что его избили, обворовали и он лежит в больнице с потерей памяти. Или что его, без документов, сбила машина и он давно мертв – неопознанный труп, похороненный под табличкой с цифрами. Нет, Лида в такое не верила. С кем угодно могло такое случиться, только не с Пашкой. Лида была цинична и прагматична, что мешало ей жить. Она знала, нутром чувствовала, что ее муж жив, здоров и прекрасно себя чувствует.
Валерка спросил об отце тоже не сразу, только через месяц заметил его отсутствие.
– Папа уехал в командировку, – ответила Лида.
– А когда вернется?
– Не знаю.
Больше Валерка вопросов не задавал.
Со временем, достаточно быстро, быстрее, чем ожидала, Лида почти забыла о существовании мужа. К тому же на работе появился мужчина, который оказывал ей знаки внимания. Лиде знаки были приятны, приятен флирт, взгляды, но новые отношения ей были ни к чему.
Она привыкла к своему статусу соломенной вдовы. Он ее устраивал. Больше никаких перемен в жизни она не ожидала. Валерка рос. Соседям было наплевать, где ее муж и есть ли он вообще. Ее считали матерью-одиночкой.
В жизни Лиды появлялись мужчины. Но как только конфетно-букетный период подходил к логическому завершению, она исчезала. Нет, она присутствовала физически, но давала понять, что дальше дело не пойдет. Мужчины уходили, отступали, винили себя или чаще всего Лиду, не понимая, что нужно этой женщине.
А ей не нужно было ничего. Она хотела влюбиться так, как тогда, в молодости, в Пашку, – оголтело и до одури, но
Можно было бы подумать, что Лида все еще любит своего мужа, и эта любовь ее не отпускает, держит. Но Лида мужа не любила. Она его ненавидела. Яростно, всеми теми рецепторами и нейронами, которые отвечали в ее голове за это чувство. Она хотела узнать другое – что есть такого в этой Ире, чего нет в ней? Почему Пашка предпочел другую? Чем она его так привлекла? И почему он так легко отказался от жены? Не уходил по частям – сначала зубная щетка, потом бритва и только потом чемодан, а бросил все сразу и ушел насовсем. Сжег мосты, не оставив даже хлипкой тарзанки, на которой мог перелететь с одного берега на другой. Вот в этом Лида хотела разобраться. Узнать, выпытать, понять, наконец. Она не понимала, просто не понимала, почему она его караулит перед институтом, а он ее нет. Выходя с работы, она всегда оглядывалась, ожидая увидеть Пашку – с букетом или с пустыми руками. Несчастного, виноватого. И она, красавица, настоящая женщина, его бы простила. Не сразу, но простила бы. Но он не дежурил, не караулил. И не звонил.
Иногда по ночам Лида лежала без сна, уставившись в окно, и мысленно уговаривала Пашку появиться, дать о себе знать. Она не верила, что он не чувствует ее мыслей, не ловит ее флюидов, которые она щедро расточала не пойми куда, в пространство.
Лида просыпалась разбитой и уставшей уже с утра, понимая, что ночные разговоры и выяснения отношений с мужем – полный бред. Он не позвонит, не появится. Он ее бросил. Все. Это конец, и продолжения не будет.
Она ждала, продолжала надеяться. Была годовщина их свадьбы, и Лида сидела у телефона – должен позвонить, хотя бы из вежливости. Нет, забыл или не счел нужным. Был день ее рождения, и она, вся на нервах, ждала звонка или самого Пашку. Опять нет. Он не поздравил ни с Новым годом, ни с Восьмым марта, ни с днем рождения Валерки. Лида тогда чуть с ума не сошла от ярости, ненависти, злобы и всей нахлынувшей в душу гадости. И кому от этого было плохо? Только ей самой. А ей было плохо, очень плохо. Проходили месяцы, год, второй, но обида не утихала. Да, она забывала о Пашке на время, иногда надолго, иногда думала о нем целыми днями, но не могла его забыть совсем, боль не уходила, стала другой, тупой, не такой явной, но не ушла. И ничто – ни другие мужчины, ни работа, ни сын – не могло ее заглушить. Помогали отвлечься, только и всего.
В тот день Лида позже обычного поехала на работу. Заболел Валерка, и она оставила его дома, напоив лекарством. Петька на своем автобусе давно уехал к метро, Лида стояла на дороге и никак не могла поймать такси. Злилась, ругалась, но машин не было. Ничего не оставалось, как пойти к станции электрички. Она терпеть не могла эту станцию, саму электричку, запах вокзала, жесткие сиденья, но другого выхода не было.
Лида, чтобы срезать путь, пошла дворами, через детские садики. Район разрастался. За чередой садиков росли новые, такие же серые, девятиэтажные дома. На бывшем пустыре строился гараж. Лида шла, думая о том, что сапоги после такой прогулки точно придется сдавать в ремонт, и смотрела под ноги, чтобы не попасть в очередную колдобину. Она подняла глаза буквально на минуту и увидела женщину с детской коляской. Женщину в длинной вязаной юбке, которая склонилась над коляской и что-то говорила сидящему в ней ребенку. Лида не видела лица женщины, она среагировала на юбку. Эта дурацкая юбка никак не шла у нее из головы. Уже в электричке ее как подбросило на месте – это была Ира, тихая, безликая родственница, двоюродная сестра, которую она узнала только по трикотажной, растянутой, в катышках юбке, настолько смытым было ее лицо.