Замогильные записки
Шрифт:
Бесприютным нищим я прошел по дороге жизни. Издали виднелись царские дворцы и белые палаты богачей и звуки их веселия достигали слуха моего; но мне не позволено было остановиться и насладиться их гармониею. Иногда теплые ветерки навевали мне благоухания роз и ясминов из садов Армиды: ах! какое сладостное ощущение! как должно быть привольно в этих тенистых рощицах, на берегу этих зеркальных прудов, среди этих милых резвых видений! Но увы! это не для меня! пойдем далее! Постойте! Вот у самой дороги на закраине прелестный цветочек. Дай остановлюсь хоть на минуточку, полюбуюсь его радужными красками, упьюсь его раскошным благовонием… Нет! нет! невозможно! Вперед! вперед! кричит неумолимая судьба. Напрасно я протестую и говорю с Шиллером:
Auch ich war in Arkadien geboren! [140]«Пошел ты с своей Аркадией!» сурово кричит судьба, словно какой-нибудь прусский вахмистр: «Vorwarts! Вперед! вперед!» И я послушно иду вперед, вперед, вперед — и земля вертится подо мною —
Et la terre tourne Toujours, Toujours. [141]Недавно
140
И я родился в Аркадии!
141
А земля вертится всегда, всегда.
142
Вот — Вечный Жид.
Настал день — серый зимний день. Вместо саней подвезли маленький дилижанс, где я был единственным пассажиром. Лихой парень каких-нибудь 22 лет соединял в себе должности кучера и кондуктора и тотчас завязал со, мною разговор. Он хвастался мне, что эта барышня в Госпендале — его кузина, и что он не раз с нею танцовал на бале… Счастливый соперник! думал я.
Странно ехать по Швейцарии зимою. Все ее живые прелести задернуты каким-то однообразным сибирским саваном. Эти гордые великолепные водопады, стремящиеся с громом и треском, рассыпающиеся радужною пылью — теперь очень смиренно и очень прозаически висели ледяными сосульками по серым скалам, точно как будто клочки инея на бороде русского мужичка.
Я только что отобедал в гостинице в Цюрихе и заплатил последних два франка, вдруг подходит ко мне молодой человек с газетою в руках — кажется Nouvelliste vaudois [143] — и указывает на следующую статью:
«Два патриота, Г. Банделье и кто-то другой, арестовали в Бьенне французского шпиона Кузена, т.-е. они повалили его на землю и силою выхватили у него из-за пазухи какие-то секретные бумаги».
«Этот Банделье — я сам», сказал молодой человек. [144] — «Ах, боже, мой, отвечал я: я очень рад с вами познакомиться»
143
«Водский Вестник». Вод — один из швейцарских кантонов, главным городом которого является Лозанна.
144
Банделье (Bandelier), которого автор уже упомянул и которого он характеризует очень отрицательными чертами, вряд ли заслуживал подобной характеристики; это был активный член мацциниевской организации «Молодая Швейцария» и сотрудник одноименного органа последней (1836–1838 гг.), издававшегося в Бьенне (Brienne); он действительно принимал участие в рассказанном ниже разоблачении французского шпиона Консейля и упоминается Луи Бланом в его «Истории десяти лет» (фр. изд. 1844 г., т. V, стр. 89).
Судьба решительно мне благоприятствует, думал я: как же, с самого первого шагу в Цюрихе познакомиться с таким важным политическим деятелем!
Надобно знать, что из-за этого им арестованного Кузена сделалась ужасная суматоха и Тьер обложил Швейцарию герметическою блокадою (blocus hermetique) [146] .
«Позвольте вам еще доложить», сказал опять г. Банделье, — «что я тоже участвовал в Савойской экспедиции». — Et je vous en f'elicite! [147] сказал я. Но она как-то не удалась. — «Да что ж тут делать! Ведь это все измена! trahison!» — Ну а Маццини был там? — Нет! помилуйте! Как же этакую драгоценную жизнь подвергать опасности?»
145
Какая честь! Какая честь! Господин сенатор!
146
Печерин имеет в виду действительный исторический факт, ошибаясь, однако, в имени французского шпиона. Его звали не Кузен, а Консейль. Этот Консейль был послан в Швейцарию французской политической полицией в качестве агента-провокатора, но был изобличен эмигрантами, которым удалось вырвать у него ряд документов, фальшивые паспорта и т.д. Разоблачение французского агента-провокатора вызвало в Швейцарии громадное возбуждение, уступая которому швейцарское правительство заняло очень вызывающую по отношению к Франции позицию. В ответ на это французское правительство (во главе которого в тот момент стоял уже не Тьер, как ошибочно пишет Печерин, а Молэ) прервало все сношения со Швейцарией и направило к ее границам войска, после чего швейцарское правительство принуждено было удовлетворить французские требования. Разоблачение Консейля имело место в августе 1836 г., весь же дипломатический инцидент был ликвидирован только в ноябре того же года.
147
С чем вас и поздравляю!
А! понимаю: т.-е. я теперь понимаю, что в подобных случаях Маццини всегда как-то удачно умел оставаться в стороне, а между тем многие прекрасные юноши из-за него легли костьми, как говорится в Полку Игореве.
Этот Савойский поход кончился самым позорным образом. Несколько сардинских таможенных карабинеров разогнали всю эту шайку или армию под предводительством генерала Ромарино, а сам Ромарино удалился с честию, не забывши однако ж взять с собою казенного ящика для большей предосторожности [148] .
148
Савойская экспедиция, — предпринятая революционной организацией «Молодая Италия» под руководством Маццини попытка вторгнуться в пределы Италии с целью поднять в ней восстание против австрийского владычества. Революционный отряд, составленный из итальянских, польских и французских эмигрантов, под военной командой генерала Ромарино, должен был вторгнуться в Пьемонт с территории Швейцарии. 1 февраля 1834 г.; в этот же день выпущено было от имени Временного правительства воззвание с призывом к восстанию под лозунгом республики.
Ромарино (1792–1849) — итальянец, сражавшийся с 1809–1815 гг. в войсках Наполеона I, участник итальянского конституционного движения 20-х гг., после поражения которого жил в эмиграции во Франции. Когда в Польше вспыхнуло восстание, Ромарино вступил в 1831 г. в польские войска и выделился своей энергией в руководстве военными действиями революционных войск. Он отказался сложить оружие после падения Варшавы и руководил героическим отступлением польских войск в Галицию. После полемики, возбужденной его неудачным руководством Савойской экспедицией, Ромарино появился на политической арене лишь в 1848 г., вступив в итальянские войска во время войны с Австрией, после поражения итальянцев при Наварре 23 марта 1849 г. потеря сражения была приписана неправильным действиям Ромарино; он был обвинен в измене и расстрелян 22 мая 1849 г.
Так началось мое знакомство с г. Банделье, имевшее важное влияние на мои последующие поступки.
Я тотчас же перебрался в так называемый пансион у г. Артера, музыкального учителя (Musiklehrer). Это был старый, престарелый дом. На норманской арке над дверью было вырезано число: 1592. Каков старик?
Почти три месяца я жил в этом доме, от конца декабря до половины марта, — сидел у моря и ждал погоды, т.-е. письма от тебя; да уж и начал отчаиваться: какая ж тут надежда, когда на мое письмо, отправленное в ноябре, не было ответа до марта месяца. Моим единственным приятелем был этот Банделье. Я у него проводил, каждый вечер. Он жил по-республикански, т.-е. с какою-то женщиною. У ней, как говорится, не было ни кожи, ни рожи, даже она была крива на один глаз; mais cela n‘emp`eche pas le sentiment [149] ; да к тому же давно уже известно, что любовь слепа, а особенно любовь республиканская. Эта девка была нечто в роде тех знаменитых гризеток, воспеваемых Жорж Зандом. Банделье жил у нее на содержании, т.-е. она кормила его своими трудами, шитьем, мытьем да катаньем. Ты можешь себе вообразить, какие это были беседы: тут не надобно было ожидать ни ума, ни грации: тут просто был обыкновенный республиканский жаргон, распущенность и неряшество.
149
Но это не мешает чувству.
Под конец нашего знакомства Банделье признался мне, что он был священником в кантоне Валэ (Valais). Ему, казалось, было стыдно в этом сознаться: он приводил тысячу разных извинений. «Войдите в положение нашего брата», говорил он: «священник идет в исповедню (confessional), к нему приходит на исповедь молодая женщина, и напрямик объявляет ему, что она до смерти в него влюблена; ну как же молодому человеку устоять против этаких искушений?» — Помилуйте, да зачем же вам в этом извиняться? Ведь это общий удел человечества — это древняя история: Адам ссылается на Еву, а Ева сбрасывает вину на змия; а матушка-природа исподтишка хохочет над ними. Ведь какие мы выкидываем штуки! Сочиняем целые Илиады — Троя сгорает дотла, Клитемнестра убивает Агамемнона — ужасные трагедии разыгрываются в царственных домах — целые государства ставятся вверх дном, а все из-за чего? — да просто для того, чтоб исполнить закон распложения пород (propagation des esp`eces). Природа действует по иезуитскому правилу: la fin justfie les moyens [150] . Ей все нипочем, лишь бы достигнуть своей цели. Мы после и плачем и мечемся как угорелые кошки и деремся до крови, а ей что за дело? Она думает только об исполнении своих планов. Ей-богу, природа хитра, даже хитрее самого Бисмарка!
150
Цель оправдывает средства.
Не так равнодушно смотрел на вещи другой мой знакомый, молодой бонапартист с черными усиками: он, кажется, был ревностный католик и с ужасным негодованием говорил о Банделье: «Я удивляюсь, как земля не разверзнется и не поглотит этого святотатственного иерея (pr^etre sacril'ege)! Я не понимаю, как его могли принять в масонскую ложу: cela doit ^etre une mauvaise plaisanterie» [151] .
Я вовсе не разделял этого фанатизма.
Три месяца я жил в пансионе г. Артера. У меня были прекрасные две комнатки и отличный стол, и во все это время хозяин ни разу даже не намекнул о деньгах: значит он имел ко мне большое доверие. Но я уж совсем было отчаялся получить что-либо из России. Вдруг в одно прекрасное утро хозяин входит в мою комнату и подает мне пакет: вижу — знакомая печать и почерк товарища; развертываю, а тут и письмо с векселем на 500 с чем-то франков. Ах! какое блаженство! это была упоительная минута! это было воскресение из мертвых! Я тотчас потребовал счет у хозяина и расплатился с ним до последней копейки; и решился не теряя времени немедленно ехать в Париж. Париж был моею путеводною звездою, конечною целью всех моих надежд и желаний, Меккою и Мединою правоверных. Еще в Лугано я мечтал об этой поездке. Вы непременно хотите ехать в новые Афины (moderns Ath`enes), говорил мне улыбаясь Гралленцони, а президент республики Лувини обещал дать письмо к принцессе Бельджиойозо (Belgioioso) покровительнице всех итальянских выходцев [152] .
151
Это, должно быть, плохая шутка.
152
Бельджиойозо (1808–1871) — итальянская писательница, публицистка и политическая деятельница, участница итальянского национального освободительного движения. С 1830 г., после поражения конституционного движения в Пьемонте, она жила в эмиграции в Париже, развивая энергичную литературно-политическую деятельность в пользу освобождения и объединения Италии и оказывая материальную поддержку национальному движению в Италии.
Я тотчас же написал к французскому посланнику в Берн, чтобы просить у него паспорт. Между тем я размышлял с самим собою: «Зайду к Банделье, но не скажу ему ни слова о получении денег: ведь мне невозможно ему помочь, для самого едва достанет, а рубашка ближе кафтана». — Это было очень благоразумно и по всем правилам здравого смысла. Подхожу к квартире Банделье и вижу — тут какая-то суматоха, бегают из угла в угол. Сам Банделье выходит мне навстречу с растрепанным видом: «Не тревожьтесь, — говорил он, — со мною случилась неприятность: c’est une saisie, это захват моих вещей за долги». Это известие поразило меня как громом и поставило вверх дном все мои благие намерения. В несколько секунд моя совесть сделала мне силлогизм или целую диссертацию. «Ну как же это? Он был твоим приятелем; ты по целым вечерам сидел у него в продолжение трех месяцев; он был твоим единственным товарищем в твоем одиночестве! А теперь, когда он в нужде, а у тебя деньги, ты ему не поможешь, ведь это будет подло!» Сказано — сделано.