Замок в лунном свете
Шрифт:
Накинув халат и прихватив купальные принадлежности, я быстро спустилась вниз, не встретив никого по пути.
Просторная ванная комната, нисколько не изменившаяся, все так же искрилась зелеными бликами, перебегавшими в изумрудных узорах кафеля. Я сбросила халат и долго рассматривала себя в высоком узком зеркале — как в детстве, когда проверяла, насколько выросла грудь за лето.
Я похудела, очень похудела. Но если чуть-чуть поправлюсь, моя фигура будет такой же, как раньше, и я снова смогу работать фотомоделью…
Почему мне в голову пришла именно эта мысль? Ну конечно, я уже работала фотомоделью, в самом начале своей
В те трудные дни мне очень помогла Мэгги Паркер: ее знакомства в редакциях модных журналов, случайные подработки в фотографических студиях… Я зарабатывала неплохие деньги и, может быть, не стоило вспоминать другое. Однако оно было… Холодные, освещенные ярким светом прожекторов студии; бесцеремонные руки фотографов, придававших мне, как кукле, нужное положение; аромат дорогих сигар, которые курили толстые мужчины, входившие во время моего переодевания без стука… И неприятный, оценивающий взгляд Мэгги. «Немного терпения, милочка. С твоей фигурой и лицом можно многого добиться в жизни. Ты даже не представляешь себе, сколько зарабатывает топ-модель…»
Я открыла душ и начала яростно растирать себя намыленной губкой, но так и не могла уничтожить липкий взгляд Мэгги Паркер, хотя у меня даже покраснела кожа. А вот ее внешность исчезла из моей памяти полностью. Когда я работала фотомоделью, мы вместе снимали квартиру. Почему я переехала? Поддерживала ли я связь с Мэгги после этого? Почему я отказывалась видеть ее, когда она приезжала в клинику? Множество вопросов, ни одного ответа…
Откинув со лба мокрые волосы, я устало наслаждалась струйками теплой воды, сбегавшими по коже. Закрыла кран, расправила полотенце. Тщетно было напрягать свою память. Что произошло между мной и Мэгги, я так и не вспомнила. Словно издалека донесся голос доктора Джеймсона: «Ваше прошлое восстановится из разрозненных воспоминаний подобно тому, как складывается мозаика. Но это произойдет только в том случае, если вы действительно желаете восстановить свое прошлое, если же нет…»
Да простит мне Бог, но я не хотела ничего вспоминать! Это мысль настолько потрясла меня, что, распахнув дверь ванной, я бросилась вверх по лестнице и бежала, пока не оказалась в своей комнате.
Тяжело дыша, я прислонилась к двери. Сердце колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Только теперь я заметила, что оставила в ванной халат. Покраснев от стыда, я принялась лихорадочно одеваться. «Не спеши, детка, — говорила мне когда-то мать. — Ты делаешь все так, как будто опаздываешь на поезд…»
Убаюкивающий голос матери затих, и сразу вслед за ним послышались ее сдавленные рыдания. Откуда-то из глубины появилось лицо бабушки. «Ты ничуть не лучше своей матери», — безжалостно произнесли ее тонкие губы.
«Да, я работала официанткой в Бостоне, — всхлипывая, говорила мать. — Давно, очень давно, но она никогда не позволяла мне забыть об этом. Обращалась со мной, как с…»
В детстве я не понимала, что означают ее слова. Но мать бережно обнимала меня, и мне передавалась ее тревога. «Морин, Морин, что будет с тобой?»
Знакомый с детства звон потеснил мои воспоминания. Часы на колокольне пробили девять. Слава
До того как умер дедушка, утро проходило совсем иначе. В гостиной подавали кофе. Бабушка молча сидела за столом, неподвижная и прямая, и молча смотрела, как дедушка читает свою неизменную «Бостон геральд».
Мелкие фрагменты всплывали один за другим, но так и оставались разрозненными кусками, упорно не желая складываться во что-либо целое. Отмахнувшись от них, словно от назойливых мух, я взяла пачку сигарет и спустилась в кухню.
У газовой плиты хлопотала высокая худощавая женщина.
— Доброе утро, — поздоровалась я, и неуверенно добавила: — Агнес.
— Доброе утро, мисс Морин, — она обернулась через плечо.
— Вы не возражаете, если я сварю себе кофе?
Она пожала плечами.
— Что толку спрашивать меня, если домом командует ваша бабушка.
Агнес совсем не изменилась. Молчаливая, бесстрастная, занятая по хозяйству с утра до ночи и пребывающая в вечном конфликте с Богом и всем миром.
— У нас новая плита? — Я попыталась улыбнуться.
— Угу. Года четыре назад я поставила условие: или я, или эта развалина.
Я едва удержалась, чтобы не сказать: «Лучше бы оставили печь».
Старую печь я помнила отчетливо. Она пожирала уголь, как ненасытное чудовище, но угольки в ней так красиво раскалялись, и от нее шел жар — такой уютный, успокаивающий. Холодными зимними ночами мы с Сэмом любили тайком пробраться в кухню, где усаживались возле печи, готовили горячий какао и болтали до самого рассвета. Вместо лица Сэма в памяти зиял темный провал; и с этим ничего нельзя было поделать. Уцелело лишь то, что лежало близко к поверхности. Может быть, все сложилось бы по-другому, будь он жив… Бесполезные мысли! Его давно уже нет, нелепая смерть…
Под окном послышался шум подъезжающей машины. Выглянув на улицу, я увидела старый «форд», затормозивший у дровяного сарая.
— У нас гости?
— Нет, Сьюзен Дэниелс с сыном, — ответила, не поворачивая головы, Агнес. — Они помогают по хозяйству. Бедная женщина! Сколько мук с Гасом — у бедняги с детства не все дома.
О, это я знала! Мне стоило большого труда налить кофе в чашку, так я разволновалась. Гас Дэниелс! Угловатый, с белесыми ресницами, глупо ухмыляющийся… Взгляд, обращенный в пустоту… Сын Дэна Дэниелса, хозяина гаража.
Просторная кухня уменьшилась, сомкнулась вокруг моего прошлого. Отчаянно забилось сердце, захотелось выбежать, скрыться. Судорожно, словно драгоценность, сжимая чашку с кофе, я выпила, тихо прикрыла дверь.
На террасе я полной грудью вдохнула свежий воздух. Что-то здесь не сходилось в разноцветной мозаике. Почему лицо Гаса отпечаталось в моей памяти до мельчайших подробностей, между тем как лица моей матери и брата полностью стерлись?
— Доброе утро, Морин.
Я обернулась. Да, это был отец! В точности такой, каким его описал Дэвид Эндрюс: высокий, худой, поседевший. В руке он держал стакан томатного сока, и я мысленно спросила себя, сколько туда было налито спирта.