Заморский выходец
Шрифт:
— Ты смотри, Степан, вези с оглядкой. Знаешь, дороги теперь какие, упаси Бог вывалишь, — кричала Анфиса Захаровна кучеру.
— Да что ты, мать! Дети малые мы, что ли? Мы и сами Степку, коли что не доглядит, взъерошим во как! — со смехом сказал Степан Степанович и добавил, обращаясь к Марку: — Ну, лезь в сани, племяш!
— Боярин! Степан Степанович! Заставь Бога за тебя вечно молить! — раздался голос из толпы холопов.
Кречет-Буйтуров обернулся к ним.
— Надо кому что?
Илья
— Что тебе? — спросил боярин.
— Батюшка-боярин! Дозволь пожениться!
— Пожениться? Что ж ты это разом надумал, что ли, что не вовремя просишь? Видишь, еду, некогда мне… На ком же ты жениться хочешь?
— На Аграфене.
— На Аграфене? Приглянулась девка?
— И-и! Куда как!
— Ишь ты! Даже куда как, хе-хе! Ну, женись, что же, дозволяю. Детей больше разводите — мне выгодней, хе-хе-хе!
Илья ударил лбом в землю.
— Благодарствую, батюшка-боярин! — вскричал он радостным голосом.
— Женись, женись, коли охота пришла! — говорил, уже усевшись в сари, Степан Степанович, а потом добавил — Это которая же Аграфена? У нас их три.
— В дому у тебя служит.
— Что-то не помню.
— Служила прежде на дворе, а намедни ты сам ее на работу в дом назначил.
— А, вот которая! — протянул боярин и насупил брови. — Ну, на этой тебе жениться нельзя! — неожиданно отрезал он.
В первую минуту Илья остолбенел, потом пробормотал:
— Почему же?
— Не пара она тебе.
— Смилуйся, господин! — взмолился холоп.
— Нельзя, нельзя! Ну, что тут толковать! Прощай, жена, прощай, Катя. Трогай, Степан!
Илья уцепился за сани.
— Боярин! смилуйся, Бога ради!
— Нельзя, нельзя!
Холоп не отставал и бежал за санями. Степан Степанович грозно нахмурился.
— Пошел прочь! Нельзя, говорю, и шабаш! Ну? Прочь! — крикнул он, замахиваясь на Илью.
— Боярин! Смилуйся! Люба она мне…
Он не договорил — боярский кулак больно ударил его в лицо.
— Побей, побей! Только ее мне отдай! — вопил Илья.
— Одурел ты совсем, холоп. Ну, Степан, подстегни коней.
Кони дернули. Сани стали выезжать за ворота.
Илья вдруг озверел.
— Бога ты не боишься, боярин! Сердца в тебе нет человеческого! Волк ты, а не человек! Хуже волка — прелюбодей нечестивый! — неистово закричал он.
— А! Ты так! Стой, Степан! — грозно крикнул Кречет-Буйтуров, выскочил из саней и кинулся к холопу.
— Не подходи — убью! — прорычал тот и так грозно сверкнул глазами, что Степан Степанович круто повернул назад.
— Гей! Люди! Взять его! Бить его на конюшне, пока душа в нем держится! — с пеной у рта прохрипел он.
— Забей, забей до смерти! — Это лучше будет, окаянный! Волк! Блудник! —
Несколько холопов кинулись на него. Через минуту он уже лежал связанным на снегу.
Марк Данилович, молча смотревший на происходившую перед ним сцену, не выдержал, когда несчастного холопа потащили к конюшне.
— Дядя! Бога ради, прости его! — сказал он.
— Нет, как можно! — запротестовал Степан Степанович.
— Ну, для меня… Сделай милость!
— Не мели пустяков! Его надо выпороть. Этакий озорной холопишка!
В добрых глазах Марка засветился огонек.
— Если ты его не простишь, то ты мне — не дядя, а я тебе — не племянник, — отчеканил Марк Данилович.
Дядя довольно свирепо посмотрел на него, потом погладил свою бороду, словно раздумывая, выгодно или невыгодно ссориться с племянником, крикнул холопам: «Отпустить!» — и, не глядя на Марка, быстро уселся в сани. За ним сел снова и племянник.
— Ну, трогай живее, что ли? — крикнул кучеру боярин так гневно, что тот с перепугу принялся нахлестывать лошадей.
Кони рванули. Сани круто повернули за ворота.
XI
Царь Иван Грозный на пороге смерти
Яркое солнце не может проникнуть сквозь плотные занавесы окон. В комнате полутьма. Смутно рисуется большая, широкая и высокая кровать с резными золочеными ножками, с бочками из слоновой кости и черного дерева. Над кроватью полог темный, бархатный, с вышитыми золотом двуглавыми орлами. Тяжелые золотые кисти свесились с полога и висят недвижно, не качнутся — в комнате нет ни малейшего движения воздуха. За пологом еще темней.
На белом шелку подушки виднеется желтое лицо с впалыми закрытыми глазами. Жидкие, длинные усы окружают плотно сжатые тонкие губы, падая к подбородку, с которого спускается на грудь сильно тронутая сединой поредевшая борода. Косматые нависшие брови сдвинуты над крючковатым длинным носом. Теплое одеяло отброшено и не закрывает длинного тощего тела.
Неслышно приотворилась дверь. Трое мужчин вошли в комнату и приблизились к постели.
— Царь спит, — сказал один из них, тихонько приподняв полог.
— Пусть взглянет лекарь. БогДан! Посторонись-ка, — заметил другой.
Третий мужчина, иноземец, судя по его одежде, отстранил Богдана и наклонился над царем.
Через минуту он выпрямился.
— Ну, что, Якоб? — спросили бояре.
— Шшш..! — замахал тот и шепотом сказал ломаным языком: — плех…
— Надежи нет? — спросил первый, Богдан Яковлевич Бельский.
— Дышейт плех… Сил плех… День риаль пять пожиль… — опять шепотом ответил доктор-англичанин, Роберт Якоби.
Бояре покачали головами.