Замоскворечье
Шрифт:
От северных оков, освобождая мир,
Лишь только на поля, струясь, дохнет зефир,
Лишь только первая позеленеет липа,
К тебе, приветливый потомок Аристипа,
К тебе явлюся я; увижу сей дворец,
Где циркуль зодчего, палитра и резец
Ученой прихоти твоей повиновались
И вдохновенные в волшебстве состязались.
Утонченному вкусу и размаху Юсупова мы обязаны "Архангельским", изумительной усадьбой с дворцом-музеем и парком. Одну из комнат дворца заполняли портреты красавиц, "даривших Юсупова своей любовью". Если бы среди татар объявился такой автор, как у евреев, написавший книгу "Знаменитые евреи", то, я думаю, "Знаменитые татары"
Юго-восточная часть Замоскворечья плохо изучена, кажется, что здесь ничего знаменательного не происходило, никто из великих не жил и не бывал. Исключение составил Максим Горький, появившийся однажды в кепке с окладистой бородой в Вишняковском (бывшем Лужнецком) переулке, 27. Сюда в многоэтажный дом писатель наведался к старому другу, Ивану Ладыжникову. В годы между двумя революциями он содержал за границей типографию, доходы которой пополняли партийную кассу Ленина. Когда "буре- вестник революции " вернулся на родину , то решил инкогнито посмотреть на столицу мирового пролетариата. Горький, как конспиратор, загримировался и пошел по улицам хорошо знакомой ему Москвы. В гриме и простонародной одежде Алексей Максимович наведывался в столовые, магазины, заводил душевные разговоры. После чего написал очерки во славу Сталина, заняв бывший особняк Рябушинского у Никитских ворот...
У Новокузнецкой, в Руновском переулке, 4, в трехэтажном доме жил детский писатель Александр Ивич, он же Саня, он же Игнатий Игнатьевич Ивич-Бернштейн. В его квартире ночевал тайком от московской милиции изгнанный из социалистической столицы Осип Мандельштам с Надеждой Яковлевной, женой. После воронежской ссылки у него отняли кооперативную квартиру и сослали за 101 километр.
"Худой, хрупкий, балованный Саня, - писала Надежда Яковлевна, - с виду никак не казался храбрым человеком, но он шел по улице, посвистывая как ни в чем не бывало, нес всякую чепуху о литературе, словно ничего не случилось и он не собирался прятать у себя в квартире страшных государственных преступников, меня и О. М.", то есть Осипа Мандельштама. В квартире номер 1, на первом этаже при входе налево, в послевоенные годы хранился архив поэта. Он благодарил судьбу, что "лишь случайный гость Замоскворечья", где ему пришлось жить в окружении "суровых семей трудящихся" коммунальных квартир, уставленных белыми слонами большой и малой величины. Эта жизнь ушла. А ту, что пришла взамен, опишут другие поэты, когда настанет их черед предаваться воспоминаниям.
Имя "Новокузнецкая" носит станция метро, построенная в 1943 году, в разгар войны. Ее перроны украшают барельефы Александра Невского, Дмитрия Донского, Минина и Пожарского, Суворова и Кутузова. Их помянул в приказе Сталин, вдохновляя солдат "образами великих предков".
(Голос Сталина я услышал по радио 3 июля 1941 года. До того дня вождь никогда не выступал перед народом. О нем по радио пели песни, читали стихи, его называли великим и гениальным. Сталин казался всем и мне, первокласснику, исполином и мудрецом. Поэтому я изумился, как тихо, медленно, с трудом говорил он по-русски, начав выступление со всем, даже детям, понятных слов: "Братья и сестры, к вам обращаюсь я, друзья мои!"...)
С потолка "Новокузнецкой" свисают мозаичные панно на тему мирной довоенной жизни: девушки с цветами, рабочие, строители, летчики у машин. Эти картины из цветных камешков собрал в осажденном Ленинграде художник, погибший в блокаду. По "дороге жизни" мозаики отправили в Москву. А сегодня на метро нет денег.
Они есть у нового хозяина особняка с занавешенными окнами на Новокузнецкой, 40, у всем печально-известного Бориса Березовского, убывшего в далекие края.
У ЦАРЕВА КАБАКА
Москва обязана возникновением и названием реке. Она не раз
На заливных землях царь разбил Государев сад. За ним ухаживали жители трех слобод - Верхней, Средней и Нижней с еще одним названием - Садовники. Затапливаемая земля не успевала просохнуть за короткое московское лето. Грязь месили копытами и колесами, образуя болото, по-татарски "бал-чех". От этого слова произошло название улицы Балчуг.
Она известна со времен Дмитрия Донского. У Балчуга Иван Грозный поставил на радость опричникам "царев кабак". Его стены оказались вблизи церкви Георгия в Ендове, не сломанной в годы сталинской реконструкции. В этом названии хранится память о первом московском питейном заведении. По словам выдающегося знатока Москвы Михаила Александровского: "Яндова, ендова - низкая, большая, медная, луженая братина с рыльцем, для пива, браги, меду; в ендове подают питья на пирах, она же есть в распивочных и кабаках..."
Из братины, большого сосуда шаровидной формы, зелье разливали по малым чашам или пили вкруговую на пирах. В том государевом кабаке опричников "упояли безденежно", за счет Ивана Васильевича. Замаливали кровопийцы грехи в соседней церкви, стоящей поныне у Балчуга.
По другой версии, местоположение храма напоминало ендову, она сформировалась разливами, оставившими на земле крутые ложбины. Была еще одна привязка к местности: Георгий в Острогах. Балчуг защищал острог, крепость, окруженную рвом и тыном с прорезями для пушечной и ружейной стрельбы. Такие "блок-посты" Средневековья встречались нам в Замоскворечье у церкви Климента на Пятницкой и церкви Екатерины на Ордынке. Глубоко в земле у Георгия в Ендове откопали пушечные ядра былых сражений.
Храм, поражающий каменным кружевом кирпичной кладки, построен прихожанами Нижних Садовников в середине ХVII века. Тогда по всей Москве поднимались подобные творенья. Волны белокаменных кокошников заливают купола, плывущие в небе под мачтами-крестами. Нигде в Европе города не украшались таким "узорочьем", сменившимся волею Петра подсмотренными в заморских странах образами.
Там, где в Средние века жили садовники, в Новое время поселился мелкий торговый люд, приказчики, малоимущие служащие. "Иногда проживали здесь и довольно крупные домовладельцы, но очень немногие и редко", - писал в "Истории храма и прихода" настоятель Георгия в Ендове протоиерей Василий Ювалов. К этому исключению из правил он отнес Павла Демидова. Этот известный библиофил и собиратель коллекций был одно время прихожанином церкви.
Из династии горнозаводчиков Урала этот Демидов выглядел белой вороной в кругу большой семьи. В детстве его воспитывал профессор, в отрочестве и юности он слушал лекции в Геттингенском университете. В Горной академии во Фрейбурге изучал "практическое искусство добывания руд". Завершив образование, шесть лет путешествовал по Европе, везде слушал лекции, посещал музеи и библиотеки и постигал горное дело, сказочно обогатившее Демидовых. Но наращивать капиталы не захотел, "всецело отдался философскому уединению, рассматриванию природы и ученым созерцаниям". Демидов публиковал за границей свои сочинения, состоял в переписке с великими естествоиспытателями, в их числе - с Карлом Линнеем. И неутомимо собирал коллекции минералов, насекомых, растений. В его московском доме образовалось редкое собрание картин, книг и рукописей, монет.