Замуж за монстра
Шрифт:
Но не сегодня.
Сегодня мне было хреново внутри и снаружи.
С одной стороны, ну а как ещё могло случиться присвоение? С цветами и вином?
Я тихо рассмеялся.
С другой, Ринка не заслуживала этого. Я убил ее родителей. То, что она испытывает ко мне лишь страх — нормально. Так и должно быть. Была ли ее жизнь счастливой до меня? Непохоже. А была ли надежда на будущее? Тоже нет. Письмо красноречиво об этом говорит.
Тем временем холод пробирался все глубже в тело, сердце успокаивалось, жар уходил. Я дышал
Я пробовала проснуться несколько раз, но глаза слипались, и я снова проваливалась в сон. Понятия не имела, с какой попытки мне это удалось. За окном светло, вокруг тишина. И запах Стерегова повсюду.
Я перевернулась на живот и застонала. Тело болело, голову не повернуть, а во рту пересохло так, что я закашлялась. Бегло оглянувшись, обнаружила стакан воды на тумбочке и бросилась жадно пить. Сколько же я проспала? А где мой рюкзак? И что мне вообще теперь делать?
Шея заныла немым ответом. Что тут поделаешь? Попробовать дать деру от Стерегова без ведьминой силы? Бесполезно. Он устанет меня возвращать живой и в конце концов прибьет.
Лениво допивая воду, я вдруг осознала, что размышляю обо всем произошедшем довольно хладнокровно, а ведь вчера чувствовала себя так, будто медведь порвал меня насквозь — тело, душу. При воспоминании о прошлой ночи по коже прошла волна озноба, и я едва не вернулась под покрывало. Стерегову я, кажется, пока больше не нужна, а он мне — тем более…
Губы сжались от обиды, захотелось запустить стакан в стенку.
«Не любишь больше?»
Взгляд застыл на темном проеме открытой двери.
Не люблю?
Нет. Это не любовь. Мои чувства к нему похожи на уродливое дерево, выжженное когда-то от удара молнии. Оно застыло так, как цвело за день до этого. Мертвое или живое — откуда мне знать? Я предпочитаю не вспоминать, что оно где-то ещё есть. Сил вырвать его с корнем у меня нет.
Когда-то я безумно любила. Так, что была готова отдать за него жизнь. Я ненавидела ведов, которые делали ему больно и с которыми невозможно было бороться. Я росла в этой ненависти. Мишка это видел и старался отвлечь. Мы вместе рисовали, сидя по разные стороны решетки. Я нередко ломала кисточки, замечая под его футболкой новые заплатки.
Мама говорила, что такие эксперименты — необходимость; что это жестоко, но кто-то должен обеспечить безопасное будущее; что оборотни опасны, и нам нужно быть готовыми, если снова начнется война. История векового противостояния между зверями и ведами преподается целый семестр на любом факультете. Но зачем мне эта история, если глаза Михаила напротив говорили обратное?
— У меня для тебя сегодня новое задание, — встретил он меня у прутьев с холстом.
А я вцепилась в него так, что решетка между нами накалилась.
— Ринка, ну что ты? Тише, девочка, тише… — Он
Отчетливо помню то отчаяние, с которым мне захотелось выдрать его из этого места. И другого смысла в моей жизни не стало…
Сейчас в его глазах я видела что-то, чего не в силах понять. А может, мне было страшно. Только Стерегов не предложил ничего обсудить. Ему это не нужно. Оборотни вообще редко спрашивают, чего хотят их женщины. Михаилу не нужен ответ. Скажи я ему вчера «да», он бы все равно не поверил и сделал то же самое.
Тишина начинала нервировать. Может, Стерегов уехал? Оглядевшись, я не нашла одежды и беззастенчиво направилась из спальни голяком. Не мои проблемы, что мне не во что одеться. А если он оставил меня с охраной — тем более плевать. Пусть быстрее осознает, что я не планирую прожить остаток жизни в его спальне. Ну, разве что эта жизнь планируется очень короткой.
Я добросовестно поискала поблизости гардеробную с целью откопать в ней хотя бы футболку. Но мне не повезло.
В доме было все так же тихо. Стопы неприятно жёг холодный камень, пока я спускалась вниз. Взгляд зацепился за стенку над лестницей, и я замерла, встретив среди прочих картин мою. Но не ту, которую рисовала ему для передачи препарата.
Эту картину мы рисовали вместе много лет назад, передавая ее друг другу через некоторое время… Много синего неба, городских улиц, зажженных фонарей и нас. Я рисовала его, он — меня.
Я оперлась на перила и съежилась. Захотелось накрыться одеялом, чтобы ни с кем не разделить этих эмоций и не выглядеть ободранной. По щекам катились слезы, пока я следовала взглядом по картине, вспоминая каждый день, что я над ней работала.
Наверное, после неё я поняла, что влюблена в Мишу по уши.
Отвернувшись, я бросила взгляд вниз и увидела Стерегова на полу в гостиной. Он лежал, запрокинув голову и раскинув руки, будто его убили. И я, вытерев слёзы, бросилась по ступеням к нему. Когда опустилась рядом с ним, мои руки уже окоченели и тряслись, но я принялась искать признаки жизни. Только страх охватил такой, что я даже чувствуя биение его пульса, интерпретировать это в разумный вывод не могла.
— Раз, два, три… — принялась считать, тяжело дыша, чтобы хоть как-то прикинуть частоту, когда Михаил вдруг накрыл мою ладонь своей и вздохнул глубже. — Какого черта?!
— Не ори, — хрипло выдохнул он, поворачивая ко мне голову.
Но одернуть руку не дал — наоборот, сцапал меня и усадил на себя.
— Я думала, ты умер! — сипло воскликнула я, и не подумав сопротивляться.
Он хрипло рассмеялся:
— Многие мечтают, чтобы я так просто умер.
— Зачем ты тогда тут выглядишь мертвым? — уперлась я растерянно в его грудь.
— Видимо, охочусь на ведьму. — Стерегов сжал пальцы в моих волосах, быстро напоминая, что мое основное место теперь — на его члене.