Замужем за облаком. Полное собрание рассказов
Шрифт:
– Это вы, Норман. А взгляните на это.
Флинн вытащил другую фотографию. Полужуткая, полуромантическая картина с лунным светом, косо падающим на пустые качели на детской площадке.
Бейзер хотел что-то сказать, но фотограф не дал. Он вытащил еще одну фотографию, потом еще и еще. Все разные, некоторые странные, некоторые красивые, некоторые – ничего особенного.
Закончив, он упер руки в бока и подозрительно воззрился на Бейзера:
– На эту пленку я снимал вас, Норман. Ошибки быть не может, так как после съемки я специально оставил пленку в фотоаппарате. Эти снимки сделаны с вас.
– Мне неприятно вам это говорить, Джереми, но я не колесо и не качели.
– Знаю. И я попросил вас приехать не для того, чтобы пошутить над вами.
– И как мне полагается реагировать на это?
– Не знаю. – Флинн сел. Потом встал. – Нет, знаю. Я должен сказать кое-что еще. Не знаю, поможет это или нет, но я должен рассказать вам. Может быть, это вас даже напугает. В молодости, когда я учился проявлять фотографии, однажды я потратил целую пленку на девушку, от которой был без ума. Келли Коллиер. В тот же день я заперся в темной комнате, чтобы проявить пленку, мне не терпелось сделать отпечатки. Пока я был там, она и ее мать погибли в дорожной аварии. Естественно, я не знал этого, но ни на одном снимке не было ее изображения. Они получились вроде этих.
– То есть с качелями и колесом?
– Нет, но с подобными предметами. Предметами. Вещами, не имевшими с ней ничего общего. Я никому об этом не рассказывал, Норман, но сейчас произошло то же самое, что случилось с Келли. В точности. Я сфотографировал ее, и она погибла. Потом я сфотографировал вас, когда вы теряли зрение. Тут должна быть связь.
– Вы думаете, в этом ваша вина?
– Нет, я думаю… Я думаю, иногда фотоаппарат может уловить то, что скоро случится. Или пока оно происходит. Или… – Флинн облизнул губы. – Не знаю. Это имеет какое-то отношение к перемене в жизни. Или к…
Услышав замешательство фотографа, Бейзер хотел что-то сказать. Так как понял, что это действительно имеет отношение к перемене. Рассматривая фотографии перед собой и слушая фотографа, он начал понимать. Аппарат Флинна фотографировал души – умершей девушки или его, Бейзера, – когда они переходили… когда жили в других вещах. Души могли примерять другие жизни, как одежду в шкафу. Конечно, души знают, что грядет. Бейзер верил, что человеческая душа знает все, и, естественно, душа девушки знала, что ее тело скоро умрет. А его душа знала, что скоро он ослепнет. И потому, еще живя в телах, их души выходили поискать, походить, поглазеть на витрины, куда бы переселиться потом. И фотоаппарат каким-то образом сумел это уловить. Простой металл и пластмасса, химикаты и стекло, соединившись, уловили две души, как бы это сказать, примеряющие или проигрывающие свою жизнь в будущем. Или это было их прошлое? Может быть, они хотели отдохнуть в лунном свете, качаясь на качелях? Или заново переживали, каково это – быть колесом в пустыне, бесполезным и потому чудесным?
Как же он понял это? Как мог обыкновенный славный, не бог весть какой тонкий человек вроде Нормана Бейзера понять нечто столь тайное и глубокое? А дело в том, что, пока Флинн говорил, Бейзер начал узнавать лежащие перед ним фотографии. Какая-то часть его, побывавшая там, вдруг отчетливо вспомнила жар песка вокруг или как была холодным металлом в лунном свете. Он узнал и вспомнил эти ощущения, температуру, звуки… которые были на каждой фотографии.
И что еще лучше – он понял, что будет помнить это и когда ослепнет. Этого хватит, с избытком хватит на весь остаток жизни. Ему не нужен ни фотоаппарат, ни десять незабываемых снимков, ни портреты самого себя в старости. С этим новым пониманием он будет постоянно знать и помнить, где бывала его душа. Пока не умрет, слепой ли, зрячий ли, он будет переживать ощущения и приключения этой части себя, вечной и пытливой. Той части, что переселяется, набирается опыта, познает жизнь вещей. Таких, как колесо или качели. Еще одной мятущейся души, ищущей, что делать дальше.
Беспокойство в штанах
Он никогда не врал красивым женщинам. А эта определенно была очень
– Извините за беспокойство, но раньше я жила здесь. Я выросла в этом доме. Мы с братом катались по городу, просто вспоминая былые дни, и вот мне… Мы подумали: нельзя ли зайти и взглянуть, как тут теперь? Просто вспомнить.
Он устал и был раздражен. Дела на работе шли не так хорошо, как еще недавно, и по вечерам он возвращался домой совершенно выжатым и измочаленным. Ужинал он крекерами с сыром или супом из красно-белой жестянки – чем-нибудь, что не требует никаких усилий. Ему не хотелось напоминаний о хорошей пище. Его жена хорошо готовила, но теперь она ушла, и хорошая пища каждый раз напоминала ему о ней, отчего он становился мрачным и ворчливым. В этом доме они довольно счастливо прожили несколько лет, но он не стал для них чем-то особенным. Это было просто обычное промежуточное пристанище на жизненном подъеме или спуске. Ничем не примечательное место с подъездной дорожкой, где за годы перестояло несчетное число ничем не примечательных машин, пока в доме их владельцы мечтали о лучшем – лучшей машине, лучшем доме, лучшей жизни.
Он остался здесь после развода, потому что здесь было удобно, и одно из достоинств этого дома заключалось в том, что он не так уж напоминал ему о ней. Иногда, выдвинув ящик кухонного стола, он натыкался на купленный ею консервный нож или вечером замечал ее отсутствие в комнате, но в целом все здесь было неплохо, пока не найдется что-нибудь получше на остаток жизни.
Глядя на эту богиню на пороге, он раздраженно удивился: как можно иметь какие-то воспоминания о таком доме? Да и сам городишко тоже не представлял собой ничего особенного. Несколько магазинов, пушка на газоне на городской площади, железнодорожная станция, где каждое утро толпа людей, незаметных в любое другое время, штурмовала вагоны, чтобы уехать в какое-нибудь другое место, побольше и получше. А тут эта обалденная красотка спрашивает, нельзя ли ей с братом посмотреть на свое прошлое в этих унылых комнатах. При этой мысли он вздохнул, но понял.
И в этот миг между пониманием и приглашением войти он осознал кое-что не очень приятное: что он не в настроении воспринимать красоту. Ему не хотелось видеть эти тяжелые, волнистые, роскошные волосы, не хотелось беспокойства в штанах, стремления к этому соблазнительному созданию, стоящему перед ним. Красота в любой форме требует слишком большой отдачи. Томление, вожделение, восхищение – все это заставляет вас встрепенуться и сконцентрироваться, все они расходуют энергию и душевные силы, которых сейчас лучше бы не касаться. Ему не хотелось встрепенуться, определенно не хотелось истощать тот небольшой запас энергии, которого ему в эти дни и так едва хватало.
– Конечно заходите. Смотрите сколько угодно.
Она обернулась и позвала:
– Конор, пошли, все в порядке!
Из-за угла вышел на удивление молодой паренек с улыбочкой техасского политика на лице. Это была вкрадчивая улыбочка, фальшивая, как искусственная кожа. Она вызвала у хозяина дома неприятное чувство.
– Как поживаете? Меня зовут Конор Брайсон. Очень любезно с вашей стороны разрешить нам посмотреть.
Сколько лет могло быть этому пацану? Пятнадцать? Он говорил как дипломат, а выглядел не то как мошенник, не то как член какой-нибудь экзотической религиозной секты. Несмотря на красоту женщины, мужчина надеялся, что Конор и его сестра не слишком задержатся.