Замужем за облаком. Полное собрание рассказов
Шрифт:
Это был его дом, но, когда они вошли, он не знал, как себя вести. Эта парочка не была похожа на воришек или любителей совать нос куда не следует, но не лучше ли пойти с ними, чтобы они не стянули чего-нибудь или не высмотрели чего неподобающего? И эта мысль вызвала в нем еще одно горькое осознание: в его доме не было ничего, достойного кражи. Равно как не было и никаких следов восхитительных тайн или тайных грешков, укрытых в ящике стола или под бельем в комоде, от которых он покраснел бы, попадись они на глаза посторонним. Они с женой занимались любовью в спальне и почти всегда ночью. В столах не было порнографических журналов или распутных игрушек, какие, смущаясь и краснея, покупают в секс-шопе, а потом тайно приносят домой, чтобы тайно наслаждаться ими из ночи в ночь. «Тайное» – это слово не
Но теперь с этим уже ничего не поделаешь, и потому он уселся на дешевую коричневую кушетку и слушал, как двое молодых людей ходят по его дому, вспоминая старые добрые времена, любящих родителей и, может быть, большого пса, который сидел у их ног и всех обожал.
Сидя в одиночестве, прислушиваясь к шагам наверху, он пытался представить стоящую в этой комнате огромную рождественскую елку и подарки, от которых дети восторженно визжали. Наверное, здесь устраивались и большие приемы. Комнаты наполнялись людьми, бокалы – вином, пепельницы – сигаретами гостей. Они с женой не были большими любителями приемов. Оба не выносили шум и суету и по большей части проводили время перед телевизором или в тихих разговорах о вещах, которые теперь совершенно забылись. Некоторые люди, сделав подобное открытие, подскакивают на стуле, воздевая кулаки к небу, и решают тут же найти способ заставить жизнь снова двигаться вперед. Но он с содроганием понял, что, сознавая всю важность этого, не имеет ни достаточной энергии, ни средств. Когда эти двое уйдут, он послоняется денек-два, еще более подавленный, чем обычно, но потом это переживание поблекнет и в конце концов исчезнет с жизненной карты, и все пойдет как прежде.
Женщина вошла в комнату, и в выражении ее лица было нечто примечательное – страстное желание, грусть и исполнение надежд одновременно. Если бы такое было возможно, после этих нескольких минут хождения по воспоминаниям она показалась бы еще прекраснее.
– Огромное вам спасибо! Не знаю, счастлива я или мне стало грустно после этого. Столько чувств! Каждая комната хранит целый мир воспоминаний о том, что я совершенно забыла. Во всяком случае, это было очень любезно с вашей стороны, что пустили нас.
Открылась входная дверь. Там, спиной к ним, стоял ее брат. Мужчина проводил их по маленькой лужайке перед домом. На подъездной дорожке они пожали друг другу руки. Рядом стояла их безобразная серая японская машина. Это немного подняло ему настроение – он ожидал, что у них дорогой красный кабриолет или блестящий черный внедорожник, у которого кнопок внутри больше, чем в самолете. По крайней мере, отъезжая прочь, эти двое не выглядели богами, что радовало.
Он посмотрел им вслед, а потом вернулся в дом. Наверное, он проголодался, а поскольку заняться было больше нечем, решил, что надо пойти на кухню и сделать бутерброд или что-нибудь в этом роде. Бутерброд и пиво, и, может быть, по телевизору покажут какую-нибудь хорошую передачу.
Идя через комнату, мужчина снова вспомнил их голоса наверху – их, переживающих заново былые дни. Он не обладал воспаленным воображением, но на мгновение ему представилась эта женщина оформившимся подростком, расхаживающая голышом по спальне. Или внизу, в детской на первом этаже, кувыркающаяся на кушетке со счастливым дружком.
С такими мыслями он толкнул дверь в кухню и сразу же заметил на кухонной стойке оливку. Он терпеть не мог оливок, ни в каком виде. Эту их почти горечь и смутную непристойность, с какой они проскальзывают в рот, их сильный запах, когда вскрываешь стеклянную или жестяную банку. Оливки у него на кухне смотрелись чьей-то шуткой или несуразностью. Но печальная правда заключалась в том, что в эти дни никому не было до него дела, чтобы подшутить. Так откуда же она взялась? Большая, жирная зеленая оливка посреди покрытой белым пластиком кухонной стойки.
Он взял оливку и уставился на нее, как на археологическую находку или ключ от великой тайны. И даже произнес вслух: «Что она здесь делает?» Но никто не ответил. Он открыл дверцу под
На стенах висело несколько картин, но это были скучные, стандартные вещи, которые они с женой много лет назад купили на барахолке. Барахло. Он критически огляделся в поисках следов собственного присутствия. Ничто в комнате не указывало однозначно на него. Ничто не говорило: здесь живет человек, отличный от других. Коричневая кушетка, невыразительные картины на стенах, на полках книги, бывшие когда-то бестселлерами, но теперь всеми забытые… А было ли что-нибудь по-другому, когда здесь жила его жена? Вряд ли.
Он вернулся на кухню и подошел к холодильнику, чтобы сделать бутерброд с ветчиной и выпить пива, купленного по дороге с работы. На хрен эти мысли! На хрен вопросы, почему его присутствие в этом мире так незаметно, тем более – почему он не большая шишка. Он таков, каков есть, и он живет в этом доме, где раньше жили другие ничтожества. Ну и что? Ну и что, если эта прекрасная женщина…
Холодильник оказался забит продуктами. Здесь была иранская икра (хотя он не знал, что это такое, так как никогда ее не видел, не говоря уж о том, чтобы пробовать), p^at'e de foie gras [15] из Страсбурга, dreikornbrot [16] из Австрии. Его холодильник был весь забит разноцветными банками и бутылками с надписями на всевозможных языках, даже кириллицей. Это напоминало один из тех жутко дорогих нью-йоркских магазинов с экзотическими продуктами, где буханка хлеба стоит десять долларов. Но все это было у него в холодильнике, и каким образом, к дьяволу, оно здесь оказалось? Он был так потрясен, что оставил дверцу открытой и таращился на все это необычайное изобилие, теребя, сам того не замечая, нижнюю губу.
15
Паштет из гусиной печени (фр.).
16
Трехзерновой хлеб (нем.).
Не сразу он связал это с оливкой, имевшей наглость оказаться у него на кухонной стойке несколько минут назад. Сначала одна оливка, а теперь вот это? Что-то случилось, но, подобно примитивным аборигенам, впервые оторопело разглядывающим свое изображение в зеркале, он не мог оторвать глаз от буйства цветов и многообразия в своем домашнем холодильнике, когда сам ничего подобного не покупал. На боку тонкой черной бутылки он прочел: «Каперсы» – и подумал, что припоминает, для чего они используются, но смутно. Здесь были чилантро, и эстрагоновый уксус, и много всего другого с незнакомых гастрономических планет.
Когда он, сумев наконец отвести глаза от холодильника, обернулся, он увидел, что кухня вдруг тоже преобразилась. На стенах висели внушительные медные кастрюли. На стойке лежали три ножа с деревянными ручками и другие кухонные принадлежности, каких он никогда не видывал. На окошке над раковиной висело черное радио «Филко». Такой стиль он помнил с детства – большое и пузатое, со шкалами цвета старой слоновой кости. Такое радио было у отца в мастерской.
Останься он на кухне, он бы заметил перемены повсюду: по-другому окрашенные полки, объемистые желтые и оранжевые суповые чашки из Португалии, японский нож для разделывания мяса, такой острый, что мог нарезать ломтиками ветер. На стойке лежал желтый блокнот с детским рисунком Санта-Клауса. Вместо двух дешевых пластмассовых стульев оказались четыре хромированных; они стояли вокруг стола, который он тоже не узнал бы, если бы остался, но, поскольку к тому времени он уже вышел, это не имело значения.