Замять желтолистья
Шрифт:
Галя смотрит на меню, не решаясь что-либо выбрать, и Высоцкий усмехается — не часто, видно, ходила по ресторанам. Когда наконец подошла официантка, он заказал самое лучшее, что было из закусок, а из напитков — дорогой коньяк.
У Гали зарозовели щеки.
— Так меня еще никто не угощал.
На нее вдруг нападает смех. Она хочет сдержать его и не может — захлебывается, выхватив из сумки носовой платок, вытирает слезы, выступившие на глазах, опускает голову, — не хочет, чтоб кто-нибудь увидел ее в таком состоянии. Смеется искренне — всем существом, до самозабвенья. А Высоцкому неловко. Мгновенно в памяти встает картина,
Так случилось, что в этом селе партизаны соединялись с регулярными частями Красной Армии. Высоцкий был зачислен в пехотный полк, получил амуницию, в новеньком солдатском обмундировании пришел попрощаться с Параской. Она тоже для такого случая прифрантилась — надела светлое, в полоску, ситцевое платье, которое очень шло к ее полноватой фигуре. Был теплый звездный вечер, и вдвоем с Параской они вышли посидеть на лавочке.
Пользуясь тем, что за дочкой не следит зоркое материнское око, Высоцкий сделал робкую попытку прижать к себе Параску, и так же, как теперь Галя, она начала захлебываться смехом. Невеселое получилось расставание. Когда это было? Тридцать лет назад, в такой же сентябрьский день, но тогда ему было только двадцать, теперь без нескольких месяцев полвека, с точки зрения Гали, которая, видимо, только родилась, когда он пошел воевать, он старый, очень старый человек. Поэтому она, простая душа, и смеется над его запоздалым, нелепым ухаживанием.
— Почему вы загрустили? — спросила Галя.
— Вспомнил Параску.
— Какую Параску? — на ее лице неподдельное удивление.
— Была такая. Умела так же, как и вы, смеяться.
Она сразу помрачнела. Вид виноватый, смущенный, и она этого не старается скрыть.
Высоцкому становится жаль молодую женщину, и, чтобы утешить ее, он рассказывает о своих отношениях с Параской. Но вид у нее по-прежнему невеселый.
— Вы ей не писали е фронта?
— Нет.
— И никогда в том селе не бывали?
— Нет.
— Ничего вы в женщинах не понимаете. Ничегошеньки,! — последнее слово она выговаривает громко, протяжно, как бы с каким-то вызовом.
Тем временем официантка принесла закуску и коньяк. Высоцкий налил рюмки, и они выпили.
— У вас тут была девушка? — снова спросила Галя.
Высоцкий удивленно взглянул на нее. Она затронула то, о чем ему не хотелось говорить.
— Была, — ответил он. — Я говорил вам: пять лет работал тут в газете. Она и теперь тут живет. Если захотите, я расскажу. Только не теперь, позже.
— Вы с ней встречались?
— Нет.
— Не хотите ее видеть?
— Не хочу.
Коньяк понемногу делает свое. Отсюда, с палубы неподвижного пароходика, необычными, незнакомыми кажутся деревья в парке, изгиб широкой синей Припяти, отсвечивающей солнечными бликами, заречный луг и далекий сосняк.
— Хотите, покажу фокус? — неожиданно для себя спрашивает ее Высоцкий.
Галя смотрит на него с недоумением. Он берет один из фужеров, выливает на палец капельку воды, оставшуюся на дне, и начинает водить пальцем по стеклянному ободку. Через минуту слышится тихий мелодичный звон, звук возрастает, становится пронзительным, тревожным — будто завывает сирена. Вот уже и из-за соседних столиков стали оглядываться и прислушиваться.
— Какой чистый звук! — восклицает Галя. — Я не знала, что стекло может так петь.
— Не всякое. Только хрусталь. Когда я был студентом, мы пугали такими звуками тех, кто пил коньяк.
Высоцкий снова налил в рюмки.
— Давайте выпьем за наше местечко. Детство я провел там, только жаль, вас тогда не было на свете. Несколько раз приезжал после войны, но вы, наверно, еще и в школу не ходили. Не суждено было познакомиться...
— Вы в двухэтажной школе учились?
— В двухэтажной.
— Я — в трехэтажной. — Галя заметно оживилась. — Глянешь в окно, и далеко видно. Лес, поле. Особенно зимой красиво. Белый снег и темный лес.: По мере приближения весны, если смотреть вечером, лес и снег становятся синими...
— Вы, Галя, в душе поэт.
— Скажите лучше — неудачный геолог. Теперь даже литературные журналы не читаю. Только детективы.
— Давайте выпьем.
Выпил Высоцкий, Галя только губами коснулась рюмки. Но и от капли, которую выпила первый раз, порозовела, раскраснелась, не скрывая, с нежностью смотрит на Высоцкого. Не сказала ни одного приветливого слова, ничем не выдала, что он ей нравится, и что означает этот повлажневший, с веселыми искорками призывный взгляд доверчивых с зеленинкой глаз. В душе Высоцкого нарастает волна благодарности. Он не знает, замужем ли Галя — с виду ей тридцать или даже чуть больше, — как жила, что видела в жизни, — все личное она наглухо отгородила от него.
— В двухэтажной школе теперь общежитие для слаборазвитых детей, — вдруг сообщает Галя. — Их туда привозят из всей республики.
— Зачем вы это сказали? Хотели меня обидеть?
— Не хотела. Там действительно сейчас такое общежитие.
Официантка принесла горячее. Галя ест так же, как и пьет, — на тарелке у нее смесь закусок, к которым она почти не прикоснулась.
— Прошу вас выпить, Галя, хоть одну рюмку. И закусите, пожалуйста. Я рад, что вас встретил. Вы напоминаете, что и я был молод. Жил, строил разные планы в этом городе...
— Вы и теперь не старый.
— Мне сорок девять.
— Для мужчины такой возраст не страшен.
— Каждый возраст имеет преимущество. Мое в том, что могу поучать других.
— Не прибедняйтесь. Вами еще студентки увлекаются. Вы мне такую интересную лекцию на скамейке прочитали. О родстве индоевропейских языков. Я и теперь все помню. Если хотите знать, девушкам нравится первая седина.
— В кино, — сказал Высоцкий. — Особенно если актеры красивые.
— И в жизни. Наша выпускница вышла замуж за преподавателя. Он старше ее на шестнадцать лет. Ну и что?