Заначка на черный день
Шрифт:
На душе у меня отлегло. Мы просто разбудили его своими воплями.
— Это он тебе! — ехидно шепнула я Маргарите. — Шумишь, хулиганишь. Честным бандитам спать днем мешаешь!
— Я не мешаю… — побелев от одной мысли о «битке», промямлила моя лучшая подруга. — Это вы все… я больше не буду…
— Тс-с-с! — свирепо прошипела Зинаида.
И мы все трое затаились на кухне, как мыши, заслышавшие кота.
4
Настоящий хозяин утерянных денег бушевал недолго, скоро угомонился, и в квартире настала полная, так сказать, гробовая тишина.
— Ну —
— Я не хочу! Я не хочу! — еле слышно залепетала Маргарита. — Я так испугалась — даже есть расхотелось!
— Вот видишь, из всего можно извлечь пользу, — наставительно заметила я. — Даже из глупых желаний. А ты, исчадие пролетариата, инвалид легкой промышленности, жалкий придаток ткацкого станка, выброшенный за ненадобностью в ходе модернизации мирового производства?! Ты все еще желаешь делиться?! Учти, придется делить все! И пулю в лоб, и петлю на шею, и, может быть, могилку — одну на двоих…
Я дурашливо всхлипнула, нарочно сгущая краски. Очень мне на руку был этот момент. Хотелось разом и навсегда избавиться от ненужных поползновений этих питомиц пенсионного фонда. С рабыней отглагольных форм все было понятно сразу — не боец! Но Зинаиду не так-то просто было сбить с толку или запугать.
— Ну, допустим, в одну могилу с тобой, такой заразой, я не хочу, — сказала в ответ на мой изящный спич Зинаида. — Гордость рабочая не позволяет вместе с таким дерьмом загнивать. Ты же спокойно лежать не станешь, пойдешь по соседским могилам к мужикам шляться… сексуально озабоченное привидение! Жены их покойные скандалить приходить начнут, в гроб ломиться — какой тут, к черту, вечный покой…
— Ты, подруга, выбирай выражения! — повысила я голос. — Говори, да не заговаривайся!
— Я сейчас выберу, как умею! — тоже налегла на голосовые связки Зинаида. Они у нее были, хоть и хриплые, но луженые, не слабее моих, преподавательских. — Не обучена выбирать, в университетах на папины деньги не обучалась, по причине бедности…
— По причине тупости! При Советской власти все могли учиться, у кого хоть что-то в мозгах шевелилось!
— Девочки, тише, я вас умоляю — тише! — приседая, зашептала Маргарита, умоляюще складывая ладони лодочкой. — Сосед опять услышит — беды не оберемся!
Тут она была права, конечно. Появление в нашей уютной компании «битка» никак не входило в мои планы. И без него тесно. Зинаида это тоже осознала, и мы продолжали беседу в более умеренных тонах.
— Чего же ты от меня хочешь, дорогая подруга? — с издевательской вежливостью спросила я, вложив в каждое слово, в каждый звук такую порцию яда и убийственного сарказма, что можно было бы свалить лошадь, если бы лошади умели вести задушевные беседы с подругами детства.
Но Зинаида явно была повыносливее лошади. Настоящая русская женщина, в некрасовском понимании этого слова, десятилетиями насаждаемом малолеткам в нашей средней школе.
— А ты бы, дорогая подруга, при своих-то верхних образованиях догадаться бы могла! — скорчив обезьянью физиономию в мою сторону, съехидничала она. — Умница наша разумница… Долю я хочу! Долю, понятно?! И ты меня своими пулями и могилками не запугаешь.
Пришлось призадуматься.
С одной стороны, делиться, конечно, не хотелось. Ой, как не хотелось! У меня на эти деньги уже были составлены подробные, далеко идущие планы! С другой
Поразмыслив секунду-другую, я пришла к очевидному и тривиальному выводу, что, конечно, целое больше части, но часть — значительно больше, чем ничего. Гнев мой утих, и я поняла, что, собственно, изначально была не против кооперации. В компании значительно веселее и не так жутко, как в одиночку. Нахальный и бесцеремонный наезд меня возмутил! Не терплю насилия! От меня всегда, с самого розового детства, с детсадовских панталончиков можно было добиться значительно большего добром, нежели угрозами и прямым насилием. Дух противоречия во мне взвивался тут же. Ну что — не могли они попросить по-человечески, вежливо? Дескать, Агнесса Викентьевна, жить трудно, сами ничего придумать для облегчения своего положения не можем, возьмите Христа ради в долю, на паях, ввиду нашего скудоумия… слушаться будем беспрекословно и по гроб жизни благодарить станем. Что я — не человек? Конечно, взяла бы. А то налетели, вороны старые, раскаркались, грозить начали…
— Я дам тебе десять процентов, — сурово сказала я. — Но делать будешь только то, что я скажу.
— Пятьдесят, — непримиримо скрипнула зубами Зинаида.
Зубы то у нее здоровые, раз так скрипеть может — аж мурашки по коже… Мне так не скрипнуть, нет.
Сошлись, разумеется, на тридцати — как я и планировала с самого начала.
Только мы ударили по рукам, только Зинаида заулыбалась, только собралась я ее огорчить, что теперь она, как пайщица, денег за работу получать не будет и должна вернуть мне четыреста рублей, полученных вчера, как очнулась от зимней спячки эта сомнамбула Марго.
— Девочки, а я? Я-то сколько получать буду?
— Потеряйся, убогая! — окрысилась на нее Зинаида, готовая теперь отстаивать свою долю от любых нападок непрошеных претендентов. — Ты тут при чем?! Ты от своей доли отказалась! Третий лишний!
— Как же тут отказаться, когда вы такие деньжища при мне делите… Уму непостижимо… Я голодная два дня, я никак не могу отказаться!
— В пролете! Как фанера над Парижем!
— Какая ты, Зиночка…
— Ну-ну, какая?! — угрожающе надвинулась на нее эта разбойница подземного перехода. — Скажи погромче, я не слышу! На ухо стала тугая бабушка!..
— Непоследовательная, вот! — храбро заявила Маргарита, на всякий случай отодвигаясь за мою спину. — Ты же сама говорила, что надо делиться!
— Я была не права! Признаю свою ошибку, довольна?! Не довольна?! Обиделась?! Ну и фиг с тобой! На обиженных воду возят!..
Глазки Маргариты наполнились слезами. Она готова была разреветься, как в первом классе! И, разумеется, как в том самом незабвенном возрасте, когда деревья были большими, а собаки и люди — добрыми, мне пришлось ее защищать! Господи, как мне это надоело! Ничего не изменилось за полвека!