Занимательная сексопаталогия

Ширянов Баян

– Я никогда не пытался препарировать свой творческий проуесс. Я никогда не писал песен по конкретным жизненным обстоятельствам.

Меня часто спрашивают: А это было в твоей жизни? Имея в виду какую-то конкретную песню. Может и было, так или иначе, но когда оно происходило, ничего не написалось.

– Вы долго носите это в себе?

– Нет, не специально. Это как-то происходит само собой.

Созревает строчка текста. Одна. У меня ни один текст не пошел от идеи. Только от строки.

Откуда она

берется, не знаю. Наверное, откуда-то свыше... Вот строка у меня появилась, она меня завела, вот я уже весь вибрирую. И начинаю писать. Я ещё не знаю о чем это будет. Так создавались почти все мои песни.

– Они все доходят до слушателя, или есть какие-то "для индивидуального пользования"?

– Я расскажу такой случай. Лет десять назад я приехал к своему дяде на похороны его жены. И вот, я захожу в приходую, там никого нет, и вижу - лежит молоток.

Меня потрясла эта деталь. Бытовая мелочь - приготовили молоток, чтобы заколачивать гроб.Потом я захожу в комнату, там гроб, полно каких-то незнакомых женщин, они плачут...

Это было такое сильное потрясение, что я придумал стихотворение, которое назвал "Мама умерла". Именно придумал, а не записал на бумагу. Боялся писать, чтоб не воплотились эти слова. Слова от первого лиуа, слова лирического героя.

И вот, когда моей мамы действительно не стало, я отдал эти слова Добрынину, и он написал песню, которую исполнил Миша Шифутинский. Получилась очень сильная песня. Ее трудно дослушать до конца.

– Симон, вы сказали, что вибрируете. Это какое-то особое состояние?

– Да, и оно составляет главную радость моей жизни, когда я сижу на диване и пишу песню. В эти моменты - я самый счастливый человек. Я не думаю о том, что за свою работу получу деньги, что новая песня принесет мне какой-то авторитет. Это все приятно, нужно, полезно, это жизнь, но не в этом самая главная моя радость. Радость - в моменты, когда я придумываю.

Я сижу, переписываю. У меня масса тетрадей с черновиками. Их интересно посмотреть, как от начального варианта я прихожу к результату.

– А так, чтобы сразу, набело?

– Это крайне редко. Вот "Дорогие мои старики", ко мне пришла строчка "постарели мои старики"...

В конце-концов, это мое личное дело, как все это пишется. Главное - чтобы этот мучительный процесс шлифовки, доводки не был виден в песне.

Я мучаюсь, создавая текст. Но это радостное мучение. Я люблю его. Наверное, я мазохист.Мне нравится, когда работа меня мучает. Преодолев это мучение, я прихожу к тому результату, который мне нравится.

– Это состояние, в котором вы творец, приходит внезапно, или можно его как-то в себе вызвать?

– Чаще всего - спонтанно. Но бывают ситуации типа цейтнота.

Я помню, когда мы писали песни для Леши Глызина в его новый альбом, мне ребята звонили со студии и по телефону проигрывали инструментальную

фонограмму. А я параллельно слушал и сочинял слова на нее.

Так были сделаны песни "Ты не ангел", "Пепел любви". Было надо - и получалось. Я приходил в свое радостное состояние и выходили хорошие песни.

– В том, что они хороши для слушателей, в этом нет никаких сомнений. А критика, цензура, были ли они к вам благосклонны?

– Когда была написана песня "Не сыпь мне соль на рану", редактура на телевидении со мной долго спорила. Это были времена, когда песню запросто могли запретить и "не эфирить". Меня упрекали в том, что не по-русски звучат слова "не говори навзрыд". Мол, навзрыд можно только плакать или рыдать, а говорить нельзя.

Я долго доказывал, что я написал не, скажем, рубить дрова навзрыд, а говорить. То есть говорить, сдерживая рыдания. Но мне твердили, что это не литературно.

Наконец, я вспомнил цитату из Пастернака:"Февраль. Достать чернил и плакать. Писать о феврале навзрыд..."

Все. Авторитет сказал. Разрешили.

– Симон, вы ориентированы только на эстраду, или пробовали писать тексты и для рок-музыки?

– Я ориентирован на шлягер.

В начале 80-х я писал что-то, что было больше похоже на рок-поэзию. Но я считаю, что она искусственна. О естественных человеческих чувствах она говорит какой-то придуманной образной системой. Я понял, что мне это не близко.

Главный принцип моей работы - Писать об общечеловеческих вещах общечеловеческим языком. Может быть именно по этому людям близко мое творчество, может быть поэтому оно находит в них отклик.

Например песня "Дорогие мои старики". Казалось бы, ну чего там такого? А тем не менее, она живет. Были же песни о родителях, "Родительский дом, начало начал..." Но ведь так пафосно люди не говорят! А сказать: дорогие мои старики - это по-человечески.

Самое важное - найти слова, которые могли бы тронуть не понятием, а чувством.

– И это у вас превосходно получается, особенно в песнях от женского лица.

– Да. Женщины очень удивляются, говорят: как ты такое можешь о нас знать? Когда я для Ирины Понаровской написал "Ты мой бог", она спросила:"Ты мужчина или притворяешься?"

Некоторый исполнительницы вообще называют меня поэт-гинеколог.

Откуда у меня это? Не знаю. Я ведь иду от строки... Строка меня туда заводит...

– Раз уж речь зашла о женщинах, позвольте спросить, пользуетесь ли вы у них успехом?

– Не могу сказать, что я пользовался очень уж сильным успехом. Но женским вниманием я никогда обделен не был и в моей жизни не было периода, чтобы я был без него.

– А домашние животные. Как ты к ним относишься?

– До недавнего времени их у меня не было. Но вот недавно, гда полтора назад появился кот Кука.