Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев
Шрифт:
– "Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена", - сказал Шиншин, морщась и улыбаясь.
– Уж на что Суворова - и того расколотили, а где у нас Суворовы теперь?
– Мы должны драться до послэднэ капли кров, - сказал полковник, ударяя по столу, - и умэр-р-рэт за своэго импэратора, и тогда всэй будэт хорошо. А рассуждать как мо-о-ожно (он особенно вытянул голос на слове "можно"), как мо-о-ожно меньше, - докончил он, опять обращаясь к графу.
– Так старые гусары судим, вот и все. А вы как судитэ,
– прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, - отвечал Николай, весь вспыхнув, - я убежден, что русские должны умирать или побеждать!
– Неужели они все так стремятся умереть?
– шепнул Уотсон Холмсу.
– Почему же. Некоторые, напротив, рассчитывают на то, что умирать будут другие. Спросите хоть вашего соседа, - ответил ему Холмс, указывая на сидящего рядом Берга.
Уотсон тотчас же осуществил это предложение Холмса.
– Скажите, сударь, - обратился он к Бергу, - вы тоже радуетесь, что война объявлена?
– О, да!
– с готовностью отвечал тот.
– Переводом в гвардию я уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу. А тут - война. Как же мне не радоваться. В военное время ротного командира могут убить и я, оставшись старшим в роте, очень легко могу стать ротным.
– Настоящий гусар, молодой челолвэк!
– крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите?
– вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны.
– Что ты по столу стучишь?
– обратилась она к гусару, - на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, - улыбаясь сказал гусар.
– Все о войне, - через стол прокричал граф.
– Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На все воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении. Бог помилует, - прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
Уотсон с интересом приглядывался к гостям и прислушивался ко всем этим застольным разговорам, и только начал по-настоящему входить во вкус, когда вдруг, совершенно неожиданно для него, Холмс сжал его локоть и прошептал: Подымайтесь, друг мой. Нам пора. Уйдем незаметно. Как говорят в России, по-английски.
И вот уже оба друга снова на Бейкер-стрит, у своего любимого камина.
– Какая муха вас укусила!
– возмущенно заговорил Уотсон.
– В самый интересный момент вы вдруг выдергиваете меня прямо из-за стола, не дав дослушать только начавшийся разговор... Я уж не говорю о том, что вы не дали мне отведать ни одного блюда и ни одного напитка!
– Вы забыли, Уотсон, что на обед к графам Ростовым мы с вами явились совсем не за тем, чтобы дегустировать великолепные яства и напитки, которыми граф потчевал своих гостей. У нас, насколько я помню, была совсем
– Да, верно, - тотчас же охладил свой пыл Уотсон.
– Но прежде, чем продолжить наше расследование, давайте обменяемся впечатлениями. Скажите, Уотсон, как вам понравился этот гусарский полковник?
– Как вам, сказать, - замялся Уотсон.
– По правде говоря, не очень.
– А он вам никого не напомнил?
– Полковник этот?.. Да, пожалуй... Кого-то он мне, безусловно, напоминает... Но кого?..
– И тут его словно озарило.
– Постойте! Да ведь это же вылитый полковник Скалозуб!
– Вот именно - вылитый. А этот молодой офицер, с которым вы беседовали? Берг... То, что он сказал вам в ответ на ваш вопрос, разве вам ничего не напомнило?
Уотсон смущенно молчал.
– Надеюсь, вы не забыли его замечательное рассуждение насчет того, что на войне очень легко могут убить ротного командира и тогда он сразу продвинется на ступеньку вверх по служебной лестнице?
– Полноте, Холмс! Такое разве забудешь!
– И это вам ничего не напоминает?
Уотсон и на этот раз сконфуженно промолчал.
– Ну что ж, Уотсон, так и быть, подскажу вам, - сжалился над своим незадачливым другом Холмс. И продекламировал, подделываясь под грибоедовского Скалозуба:
Довольно счастлив я в товарищах моих,
Вакансии как раз открыты.
То старших выключат иных,
Другие, смотришь, перебиты.
– В самом деле, похоже, - согласился Уотсон.
– Но что же из этого следует? Ведь и Грибоедов издевался над Скалозубом. И Толстой своего Берга, да и полковника этого гусарского тоже не жалует. А вы ведь, сколько мне помнится, совсем другое собирались мне доказать: что одного и того же человека один писатель может изобразить отрицательным героем, а другой положительным. Ведь так?
– Да, верно. Поэтому перейдем к другому действующему лицу этого эпизода, к Марье Дмитриевне Ахросимовой. Сперва скажите: она вам понравилась?
– Очень! Этот господин, у которого я про нее спросил, очень хорошо про нее сказал, что она знаменита не богатством и не знатностью, а прямотой ума и простотой обращения.
– А она вам никого не напомнила?
– А кого она должна была мне напомнить?
– удивился Уотсон.
– Какую-нибудь другую литературную героиню.
– Да вы хоть намекните: из какого произведения?
– Да хотя бы из того же "Горя от ума".
Уотсон задумался.
– Нет, - покачал он головой.
– В "Горе от ума" таких нет и быть не может. Там ведь у него - я имею в виду Грибоедова - какое-то скопище монстров. Ну, кроме Чацкого, конечно.
– Значит, не помните? Ну что ж... В таком случае сейчас я вам напомню, на кого из персонажей "Горя от ума" похожа толстовская Марья Дмитриевна Ахросимова. Только на этот раз, Уотсон, я убедительно вас прошу: ни слова. Ни одной реплики.