Занимательные истории

де Таллеман Рео Жедеон

Менийе

А вот история, которая до известной степени похожа на предыдущую. Некий дворянин из Шампани, по имени Менийе, капитан пехотного полка, стоя как-то зимою гарнизоном в Монтобане, влюбился в жену своего хозяина, довольно зажиточного горожанина; но к каким бы тонкостям искусства любви Капитан ни прибегал, он ничего не смог достигнуть. Наконец он решился пойти на хитрость: заметив, что муж встает обычно до света и уходит по своим делам, однажды, когда тот вышел из дому рано поутру, Капитан входит в спальню этой женщины и ложится подле нее; она же, не разобрав спросонок чужого голоса, решила, что это муж, и поверила объяснениям, кои тот ей привел, дабы снова лечь спать. Наш любовник времени даром не терял, но действовал столь напористо, что вскоре она распознала обман. Он стал просить у нее прощения. Хозяйка же, крайне возмущенная, тотчас же побежала рассказать о своей беде матери, которая посоветовала ей послать за Капитаном. Тот пришел, и обе женщины велели ему пообещать, что он ни о чем никому не расскажет. Несколько лет спустя он проезжал через Монтобан, совсем позабыв об этой истории, и вот какая-то женщина под вуалью и в глубоком трауре, проходя мимо него, шепнула, что просит

его следовать за ней. Он повиновался; и когда они пришли в дом к этой женщине, она, откинув вуаль или траурное покрывало, какое носят в тех краях, спросила: «Как, сударь, неужто вы уже не помните вашей хозяйки?». Затем она рассказала, что обязана ему всем состоянием ее покойного мужа: «Я забеременела в то утро, как вы меня обманули, и мой сын получил наследство своего предполагаемого отца», — заявила она. В благодарность за это благодеяние она обещала Капитану выйти за него замуж, когда тот вернется из похода; но он был убит на войне.

Саразен

Саразен был сыном одного из жителей Кана, который состоял как бы нахлебником у одного холостяка, по имени Фуко [317] , казначея Франции в Кане. Фуко приютил его у себя, а под конец продал ему свою должность, за которую получил от него всего лишь семь или восемь ливров, составлявших, быть может, все состояние Саразена; остальное тому следовало доплачивать из жалования по должности. Через два года Фуко умер, а Саразен [318] женился на экономке старого холостяка, чтобы не сказать хуже. Король предписал канским казначеям стать советниками Руанской палаты косвенных сборов, которая была распущена на полугодичные каникулы. Вот каким образом наш Саразен стал сыном казначея Франции в Кане и советником Руанской палаты косвенных сборов. Его происхождение незавидно; в Нормандии и по сю пору живет один из его двоюродных братьев, сын торговца свечами, который ныне является сельским кюре. Тем не менее, когда молодой Саразен приехал в Париж, он вел себя как человек благородного происхождения и вполне обеспеченный. Вначале он познакомился с м-ль Поле, которая, представляя его, непременно говорила, что это человек из хорошей семьи и живет в достатке. (Правда, у него была карета, но лошади его были самые голодные во всей Франции.) Это никоим образом не соответствовало истине.

317

Здесь Таллеман неправильно указывает имя казначея: его звали не Фуко, а Жан де Фоконье.

318

Речь идет о Роже Саразене, родившемся в 1604 г., отце Жана-Франсуа Саразена, поэта.

В Париже он, ради забавы, вздумал писать высокопарные стихи и оказался вынужден жениться на пожилой г-же дю Пиль, вдове чиновника Высшей счетной палаты. Он всегда разыгрывал из себя шутника и пытался сочинять бог весть какие брачные заметки в прозе — по правде говоря, довольно неуклюжие. Между прочим, он там писал, что теперь уж не скажешь, будто у него в кармане пусто, а в горшке не густо. Если отвечать шуткой на шутку, то о нем довольно долго можно было бы говорить, что в горшке-то у него бывает подчас и густо, а вот в кармане уж точно пусто, ибо жена им помыкала и не давала ему ни гроша. Она обязана была выдавать ему тысячу экю; но она хотела, чтобы он с нею спал, он же этого не хотел. «Но, — говорил ему Менаж, — почему вы с нею не спите?». — «Спите с нею сами, коли вам охота», — отвечал Саразен.

Мне кажется, Менаж помог Саразену, познакомив его с коадъютором [319] , чье хлебосольство пришлось Поэту очень кстати. Однажды, когда Саразен был там, дю Буа, (Любовник м-ль Поле.) которого между собою звали нуднейший г-н дю Буа, додумался, пока все стоя приветствовали какого-то епископа и отвешивали ему поклоны, придвинуть каждому его стул; но он забыл про Саразена, который, полагая, что стул у него на прежнем месте, захотел сесть и плюхнулся задом об пол. Когда он поднялся, его спросили, о чем он думал в эту минуту; Саразен самым серьезным тоном ответил: «Я подумал: что, если бы я был тем человеком, с которым сыграли такую скверную шутку». Коадъютор вынужден был докапываться, кто этому виною, и велел сказать Саразену, что весьма рассержен. Что до меня, то мне сдается, что Саразену не хватило находчивости, ему следовало заявить, что это, мол, его вина, он, мол, неловок и т. д.

319

Имеется в виду Анри II, принц де Конде.

На службе у Коадъютора Саразен пробыл около четырех лет [320] и даже ходил с ним в Бурбонский дворец. Я всегда буду помнить о смехотворном скоплении карет и людей в такие дни. Саразен, при всем том, что отличался высоким ростом и хорошим сложением, был облачен в довольно нелепое одеяние, какое носят литераторы, прочие же рядились сельскими священниками; от всего этого за версту кругом несло педантством.

Я забыл упомянуть, что Саразен был посажен в Бастилию, как это будет видно из «Мемуаров эпохи Регентства», за то, что его сочли автором скверных стишков на Короля, где говорилось о театральных машинах итальянских комедиантов. Его обвинили несправедливо; напиши их он, они не были бы так плохи. Он поклялся по выходе из тюрьмы больше стихов не писать; но снова принялся за старое в дни осады Парижа, а может быть, и раньше.

320

Т. е. с 1644 по 1648 г.

Во время Парижской войны [321] Коадъютор столько хлопотал о нем через посредство г-жи де Лонгвиль, что принц де Конти взял Саразена в секретари. Было ли это следствием нужды или коварного нормандского нрава, а быть может — и того и другого вместе, но Саразен (которому,

хотя он и был зачислен в штат принца де Конти, следовало, по правде говоря, дожидаться первого вакантного места) без возражений согласился занять эту должность. Принц де Конти был здесь более виноват, нежели Саразен, ибо, в то время как Монтрей, член Академии, находился в Риме, добывая ему кардинальскую шляпу, Принц наполовину сократил его доходы по должности, ради коей он отказался от самых прекрасных предложений. Вернувшись, Монтрей ничем не выказал своей досады: он был похитрее Саразена и стал поистине французом на итальянский образец, Francese romanescato, как говорят в Риме; и хотя с ним обошлись, как с младшим, — с ним, который получил эту должность первым, — он сделал вид, будто вполне доволен распределением обязанностей. У него остались одни лишь бенефиции, а в ведении Саразена находился дом и губернаторский пост (в Шампани). Говорили, будто Саразена выдвинула г-жа де Лонгвиль. В первый же год своей новой службы Саразен сказал одному знакомому мне человеку, что он де вовсе не обязан Коадъютору за то, что тот ввел его в дом к принцу де Конти, а напротив — Коадъютор всем обязан ему; что было время, когда тот рад был бы его, Саразена, утопить, и что сейчас еще послал бы его ко всем чертям, не занимай об этой должности, и что за те четыре года, что он служил у Коадъютора, тот перед ним в неоплатном долгу. Заметьте, что, не будь Коадъютора, Саразен, может быть, умер бы с голоду.

321

Речь идет о Первой Парижской войне, которая была вызвана Фрондой. Фронда (от франц. fronde — буквально «праща») — общественное движение в XVII в. во Франции против абсолютизма, представленного правительством кардинала Мазарини. Главной силой Фронды были народные массы, выступавшие против гнета феодального господства и в первый период Фронды (так называемая Парламентская фронда — 1648–1649 гг.) поддержанные буржуазией, стремившейся расширить свои политические права. Испугавшись революционных выступлений парижских низов, буржуазия пошла на сделку с правительством. Второй период Фронды (так называемая Фронда принцев — 1650–1653 гг.) — см. примечание к вступительному слову «От автора».

Как только был заключен мир [322] , Саразен стал разыгрывать из себя скромного управляющего и человека, ревниво пекущегося о своем хозяине. Однажды кто-то спросил его: «Что с вами? У вас такой грустный вид». — «Я плохо чувствую себя, — ответил он значительно, — принцу де Конти нездоровится». Он без устали занимался всякими мошенническими проделками. Коадъютор как-то представил принцу де Конти аббата Амло, который пришел просить о каком-то приорате. Принц де Конти обещает ему этот приорат. Аббат, дабы ускорить дело, дает сто пистолей Саразену; Монтрей, ежели я не ошибаюсь, в ту пору отсутствовал. Первый президент Палаты косвенных сборов Амло-Болье, родственник Аббата, просит принца Конти о том же приорате, и тот отдает его ему. Подумайте только, как это делается! Аббат требует от Саразена свои сто пистолей, а тот отвечает: «Что вы не получили бенефиции, вина не моя; я сдержу данное мною слово; сделайте так, чтобы принц де Конти тоже сдержал свое обещание». Аббат пожаловался Коадъютору, и тот разбушевался: «Как! этот жалкий стихоплет дерет деньги с моих друзей! Человек, которого я облагодетельствовал!». Саразен на это ответил, как я уже говорил, что он де Коадъютору ничем не обязан и т. д. Вслед за этим Менаж и Саразен рассорились, и Менаж говорил: «Они удачно сошлись, Монтрей и он, чтобы облапошить друг друга».

322

Здесь имеется в виду мир, заключенный между фрондерами и правительством 11 марта 1649 г.

Случилось однажды, что некто дю Буа, который командовал шеволежерами принца де Конти в Шампани, проворовался, да настолько, что Принц вынужден был послать одного из своих гвардейцев, свободного от службы, дабы арестовать виновного; у дю Буа оказалось шесть тысяч ливров деньгами, которые он украл за короткий срок, не говоря уже о других вещах. Он отнюдь не удивился, что его арестовывают, но выразил уверенность в том, что его не осудят. Было решено, что из шести тысяч наличными он вернет пять, как вдруг приходит приказ взять у него только три тысячи ливров; приказ этот исходил от Саразена: это дало повод заключить, что остальные две тысячи ливров причитались ему.

Один дворянин из Бри попросил Куртена (маленького Куртена, того, который побывал в Мюнстере; он докладчик по приему прошений) поговорить с Саразеном, чтобы перевели солдат из его деревни. Саразен ответил ему: «Сделать это стоит». Минуло четыре дня; потребовалось сорок пистолей, и деревню обобрали, прежде чем пришел приказ. Саразен делал и того хуже; так, отправив все, что полагается на зимние месяцы, некоему Бургоню, офицеру, стороннику принца де Конти (это он защищал Бри-Конт-Робер в 1649 году), он передал ему: «Погляди-ка, не найдется ли десяти пистолей для нас». При всем том, он так и не разбогател: ему мешали ссоры, а Двор его обманул. Ему ничего не перепало от Кардинала, который столько наобещал. Когда состоялась свадьба принца де Конти, Саразен не получил ни гроша; Кознак не стал бы даже епископом, если бы на этом не настоял принц де Конти. Между тем оба, и Саразен и Кознак, хорошо послужили Кардиналу и очень плохо — своему хозяину.

Смышленностью Саразен не отличался, хотя и был нормандцем; ума у него и в помине не было; достаточно сказать, что в Бордо он старался; убедить всех, что ему, мол, присылают деньги из дому; заказав себе полный набор лент розового цвета, он заявил, будто получил небольшой вексель из Нормандии. Г-жа де Лонгвиль зло издевалась над этим наглым чванством. Ожервиль, дворянин из Кана, который служил у принца де Конти, сказал как-то Саразену: «Дорогой мой, позвольте сказать вам, люди не так уж глупы, чтобы воображать, будто вы, занимая вашу должность (Монтрей к тому времени умер), не в состоянии купить себе даже лент». Назавтра, думая загладить этим свой промах, Саразен надел какой-то жалкий кафтан и несколько дней ходил в грязном белье. Ему хотелось прослыть человеком дальновидным, но он вечно попадал впросак. Он всегда вмешивался в чужие дела — и весьма некстати.