Западня
Шрифт:
Затем с обрыва послышалась автоматная очередь и в ответ с берега — одиночный выстрел.
Тяжелая возня. Голос Егорова:
— Держите его за руки! Ослабь кляп, Родин! Он же задохнется!.. Копаешься, черт тебя подери!
Трое моряков, крепко держа связанного Фолькенеца, тащат его на руках к лодке.
— Пошли! — командует командир.
Тоня вглядывается в сумеречный берег и вдруг видит Зинаиду, лежащую у самой воды.
— Она убита?..
— Гадина, застрелила Михаила!..
Перекликались немецкие автоматчики. Они не решались стрелять, боясь попасть в своих офицеров.
Сознание
— Что делает этот… захваченный? — спросил командир подводной лодки у лейтенанта, который заглянул к нему в отсек.
— Он попросил у меня стакан вина, — смущенно ответил лейтенант. — Дать?
— Конечно! — сказал командир. — Не станем же мы нарушать законы русского гостеприимства. — Налей ему!..
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПОРТ
Глава первая
Даже спустя много времени, когда Тоня вспоминала о событиях пережитой ночи, все случившееся казалось невероятным, — расскажи ей об этом кто-нибудь другой, она только бы улыбнулась выдумке…
Егоров! Егоров!.. Если бы он имел право, то вместе с Фолькенецем отправил бы на Большую землю и ее. Но приказ Савицкого, полученный в последний момент, предписывал им обоим уйти в подполье и ждать новых указаний.
Когда подводная лодка с разведчиками, увозящими Фолькенеца, растворилась во тьме, все, кто остался на берегу, были предельно измотаны. Из-за камней доносился стон. Надрывно стонала Зинаида. Невдалеке от нее неподвижно лежал Штуммер, уткнувшись лицом в гравий.
На вершине обрыва бегали автоматчики, очевидно решая, как блокировать берег, они уже понимали, что совершено нападение, хотя и не представляли себе всей значимости катастрофы.
— Ребята! — крикнул двум молодым парням из группы Федора Михайловича, стоявшим в тени, у камней, Егоров. — Быстрее уходите!.. На берег не подниматься!
— А ты? — донеслось из темноты.
— Мы за вами! — Над обрывом взвились две красные ракеты и, померцав над морем, рассыпались угасающими искрами. С разных сторон устрашающе ударили автоматы.
— Пошли! Пошли! — Егоров до боли сжал руку Тони и потянул ее за собой. — Сейчас сюда прибегут…
Но Тоня не двинулась с места.
— А Петреску? — прошептала она. — Леон, Леон! — Ее голос окреп. — Где вы?
Петреску возник из-за укрытия. В разорванном кителе он показался Егорову таким же, что и в далекой деревеньке, когда он впервые его увидел, — раненным и собирающим последние силы, чтобы держаться на ногах. И почувствовал, как им снова овладевает недоброе чувство. Опять этот румынский офицер на его пути! Что же с ним делать?.. Тоня!.. Сошла с ума!..
— Леон!.. Пойдем с нами, —
— Нет!.. Нет!.. — услышал Егоров его взволнованный голос. — Иди!.. Спасайся!.. Я должен остаться здесь… Задержу погоню!..
— Но тебя же схватят!..
— Торопись!.. Уходи!.. Я останусь!..
Автоматные очереди прозвучали совсем близко. Приближались солдаты. Не слыша ответных выстрелов, они осмелели, и двое уже бежали во весь рост вдоль мерцающей кромки моря.
— Пойдем же! — Егоров вновь сжал руку Тони и уже не отпускал.
Тоня побежала вслед за ним, сбивая голые ступни об острые камни. Туфли она скинула, а сапоги так и не успела надеть…
Внезапно Егоров толкнул ее в небольшой грот под нависшим берегом и заслонил своим телом. Совсем рядом проскрипели шаги, двое солдат обменивались быстрыми репликами. О чем они говорили, Тоня не сумела разобрать. Слова заглушали шум беспокойного моря и тяжелое дыхание Егорова — в его груди что-то хрипело, и Тоня подумала: не ранен ли он?
А потом они опять долго бежали вдоль берега, и редкие выстрелы позади наконец совсем умолкли. Внезапно Егоров почти упал на плоский, с острыми краями камень, торчавший из воды, и, прижав к груди руки, зашелся долгим, надрывным кашлем.
Тоня нагнулась над ним и прикоснулась к его ладоням: пальцы судорожно дрожали, он задыхался.
— Что с тобой?.. — спросила она, чувствуя, как ее охватывает страх. — Ты ранен?..
— Ничего!.. Ничего!.. — ответил он, борясь с новым приступом кашля. — Пойдем!.. Сейчас пойдем…
И тут впервые Тоня заметила на его плече темное пятно — оно расползлось по рубашке, захватывая всю правую сторону груди.
— Ты же ранен! — крикнула она. — Ты ранен!.. Это пуля?! — Она невольно дотронулась до рубашки и содрогнулась, ощутив кончиками пальцев теплую клейкую кровь. — Дай перевяжу!..
Он пробовал протестовать:
— Не сейчас!.. Нам надо торопиться…
Но Тоня быстро скинула с себя гимнастерку и, разорвав ее на полосы, крепко стянула раненое плечо.
— Не так сильно!
— А ты хочешь истечь кровью?!
— Пойдем!.. Пойдем!.. — проговорил он и, собравшись с силами, с трудом поднялся; теперь ему была нужна опора, и Тоня осторожно обхватила его рукой, стараясь не касаться раны.
— Когда же тебя ранило?
— Когда?.. — Он кашлянул и со злостью выкрикнул: — Подольше бы ты со своим румыном болтала, так нас совсем бы прихлопнули!
В другое время Тоня стала бы защищаться, но сейчас она ощутила всю безмерность своей вины перед Егоровым. Все эти месяцы она держала его от себя на большом расстоянии не только для конспирации, но и потому, что Егоров сковывал ее своей постоянной утомительной заботой. Иногда она ловила себя на мысли, что, подавленное ежедневными, даже каждочасными тревогами, когда-то яркое чувство тускнеет, угасает.
И вот в эти минуты, темной ветреной ночью, на пустынном берегу, она вновь ощутила до боли нежность к Егорову. Нет, она не может, не имеет права его потерять. И если силы его окончательно покинут, и если он не сможет идти, она будет тащить его на себе, пока не иссякнут ее силы. А если их окружат, она знает, что сделает.