Западный край. Рассказы. Сказки
Шрифт:
Председатель Тоа перевернул лежавшую кверху дном изложницу. Несколько учеников тотчас подхватили ее, приподняли ковш с расплавленным багрово-алым чугуном и, сняв корку нагара, быстро залили форму. Пламя выстреливало искры в длинные, ниже колен, фартуки из тигровой шкуры. Чугун в форме принимал очертания лемеха, изогнутого, словно долька ярко-красного плода коонг.
Тоа пожал старику руку и сказал:
— Жду не дождусь пополнения из Наданга!
Старик, обернувшись, указал на стоявших позади парней:
— Какое бы нужное дело ни затевало Правительство, мы, люди са, тут как тут. Вы, председатель, не извольте беспокоиться.
Тоа
— Да я и не беспокоюсь. Теперь жизнь идет на лад: вон, поглядите-ка сами.
Внизу, на площади, ярмарка была в разгаре. Зонты, черные и синие, колыхались среди махавших хвостами коней.
…И впрямь все нынче идет по-другому. Под густыми зелеными кронами деревьев тянутся друг за другом обнесенные темными изгородями здания: Исполком, магазин, почта, школа, медпункт на десять коек.
У входа в школу висят клетки с птицами. Со двора доносится струнный перезвон — школьники играют во дворе на данах [93] . Над учительским столом висит наклееный на картон лист бумаги с затейливо выведенной надписью «Молодежь строит новую жизнь в горах…»
Внизу, на дороге опять вереницею замелькали кони. Они были ясно видны меж ярусами ступенчатых полей, среди полукружий залитых водой пашен, что словно обручи охватили горные кручи, на фоне взрезанной плугом земли, где борозды красной волнистой рябью взбегали вверх по склонам.
93
Дан — здесь: струнный музыкальный инструмент.
Старика из племени са так и подмывало затянуть песню. Но он вспомнил, что знает одну лишь единственную — о страданьях и горестях своего народа, а она была явно не к месту.
— Вон те лошади на дороге и есть караван с товаром! — громко сказал вдруг председатель Тоа. — Сойдем-ка вниз, узнаем, не приехал ли Нгиа?
Навьюченные кони — здесь их была не одна сотня — казались пестрыми пятнышками на зеленом пологе трав, одевших молчаливые горы. Обрывы и кручи, поднимавшиеся к ярмарочной площади, то ясно очерченные, то таявшие в туманной дымке, плавно кружась, раскатывали вдруг по ближнему склону красную полосу недавно расширенной дороги; и она, извиваясь, убегала тотчас за видимый глазом предел.
На сей раз ошибки не было: караван с долгожданным грузом приближался к Финша.
Настороженный слух людей ясно улавливал тягучие переливы песни, доносившиеся из-за речки. Хрипловатый голос звучал высоко и протяжно, потом вдруг умолкал, отмечая паузу между куплетами. Это пел погонщик из племени тхай, он восседал на коне, шагавшем впереди каравана.
Караван с товаром подходил все ближе и ближе. Парни и девушки сбежались со всего рынка. Даже торговец засахаренным арахисом, старик из племени сафанг, что просидел все утро, невозмутимо перебирая в кошельке монеты, соизволил глянуть в ту сторону. Другой старик, выходец из зао, перестал резать сухие табачные листья, сунул за головную повязку свои небольшие весы, обернулся и уставился на дорогу. Народ всполошился. В ряду, где продавали с пылу, с жару кукурузные коржи, тростниковые веера в руках у старых хозяек заходили быстрее прежнего над раскаленными угольями. И дымок, что поднимался
В начавшейся суматохе неподвижными оставались одни лишь мешки да вьюки, набитые зелеными и желтыми грушами, которые сняли с веток недозрелыми, ярко-красными поздними персиками, ярко-желтыми лимонами и черно-фиолетовыми поздними сливами, обметанными белым налетом: надкусишь одну, и рот наполнится сладостью — того и гляди, проглотишь косточку вместе о мякотью. К мешкам этим и вьюкам, плотно уложенным наподобие стены, еще не подходили покупатели. Лишь дети, снующие по базару, ни у кого не спрашивая, угощаются плодами.
Девчонки из красных мео, в своих черных юбках и красных душегреях, выглядели ничуть не хуже взрослых девушек. За плечами у каждой мешок; с видом серьезным и деловитым они проворно сучат на ходу льняную нить из кудели, лежащей в сумке у пояса — точь-в-точь как матери и старшие сестры. Только вот девчонкам очень хотелось есть, и, едва явившись на ярмарку, они достали ножики и очистили по груше. А потом начали бегать вприпрыжку вокруг девушек и женщин, что уселись у края обрыва и ели сливы. Глядя вниз, на дорогу, они весело переговаривались и спорили: что там за кони виднеются и что они везут: то ли вьюки с товарами для магазина, то ли цемент для ирригаторов, строящих колодцы, может, перевозят добро геологов и гидрологов, а может, и вовсе идут порожняком за кукурузой в поле. Истомясь ожиданьем, они приняли было за вьючных коней желтобоких волов, неторопливо и важно шагавших среди тростниковых зарослей.
Девушки пришли на базар с самого утра. Вот идут подружки из белых мео — в расходящихся колоколом белых юбках, вырезных сине-черных кофтах с темно-красной вышивкой по вороту и бортам и в сандалиях из черной автомобильной резины. Концы их ярких головных повязок бьются на ветру, и кажется, будто за плечами у них порхают пестрые бабочки.
Постепенно вокруг девушек, высматривающих с обрыва караван, собираются парни.
Вон на камнях примостились ребята из ополчения: у каждого — клетка с птицей и кальян. Сидят себе, наигрывают на свирелях, а за плечами торчат дула новеньких винтовок, присланных из города.
Парни с кхенами изощряются друг перед другом в прыжках и подскоках. Народ обступил их кольцом. Печали свои и радости мео всегда изливали в звуках кхена. Ну а нынче, когда ни челядь начальника, ни стражники не нарушают спокойствия и веселья ярмарок, звучат одни лишь радостные напевы. Зрители то и дело отходят к питейному ларьку — чтобы поднести лихим плясунам чарку водки. Когда же настал черед замысловатейшего колена, именуемого «прогулкой», один из старцев принес заранее чашку пахучей и сладкой кукурузной водки и уселся ждать, когда можно будет вознаградить лучшего танцора. Но как ни увлечены зрители, они не забывают поглядывать на дорогу. Веселье — весельем, а на уме у каждого — караван с новогодними товарами.
Вот он уж виден совсем хорошо. На каждый десяток коней — один погонщик, он восседает поверх вьюков, свесив ноги. Все ближе слышится песня, протяжные повторы ее словно долгая дорога. Так поют тхай. Голос певца летит вдоль ручьев и вместе с водою, звеня, убегает к подножиям гор. Песня робко открывает взгляду береговые пески, где купаются по вечерам деревенские девушки; песня тхай — нескончаемая, трепещущая, возвращающаяся к людям издалека ясным переливчатым эхом…
И вот караван наконец в Финша!