Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика
Шрифт:
«Сам знаешь, у Хрущева руки повыше локтя в крови, и, выступая на XX съезде, он меньше всего думал о стране и о народе, действуя по самой незамысловатой формуле: разоблачу Сталина — смою и свои грехи!.. Кто же станет разоблачать разоблачителя?!».
Выступлению Хрущева на XX съезде партии я уделил столько внимания потому, что оно произвело кардинальный переворот в головах каждого из нас. И хотя я уже тогда был достаточно критичен к непогрешимости вождя и партии, но размеры и размах государственной лжи потрясли и мое воображение.
По сути дела Хрущев, сам того не осознавая, забил первый гвоздь в гроб тоталитарной системы. Далее она постепенно начала подгнивать и разваливаться сама. Но тогда не многие осознавали, что развеян миф не только о Сталине, но — и о коммунистическом рае.
Теперь
После смерти Сталина в марте 1953 года перед советской элитой встал вопрос: кто станет приемником? Наиболее опасного претендента, Лаврентия Берия, удалось устранить летом того же года. Следующий раунд в борьбе за власть проходил между секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым и председателем Совета Министров СССР Георгием Маленковым.
В 1955 году последнего удалось убрать с высокого поста, но Маленков по-прежнему оставался фигурой крайне влиятельной.
Претендентам на власть в любой стране приходится в первую очередь договариваться с прочими представителями элиты. Жить, как при Сталине, то есть работать по ночам и дрожать в ожидании возможного ареста, элита больше не хотела. В такой обстановке страна подошла к очередному, XX съезду КПСС, который был намечен на февраль 1956 года.
Готовить съезд, естественно, начали загодя. На заседании Президиума ЦК, состоявшем в последний день 1955 года, было решено создать комиссию, которая решила бы «вопросы, связанные с реабилитацией». Проще говоря, оценила бы масштабы репрессий. Возглавил комиссию бывший редактор «Правды», секретарь ЦК Петр Поспелов. Всего через месяц 70-страничный отчет о репрессиях прошлых лет лег на стол Хрущева. Картина вырисовывалась жуткая. Только за 1937–1938 года по обвинению в антисоветской деятельности было арестовано более полутора миллионов человек, из которых почти 700 тысяч расстреляли! Кто-то должен был за все это ответить, а из документов, подшитых к отчету, напрямую вытекала персональная вина Сталина!
9 февраля, за 5 дней до открытия съезда, доклад комиссии Поспелова заслушали на Президиуме ЦК. «Старая гвардия» — Молотов, Ворошилов и Каганович — была категорически против того, чтобы выносить вопрос об ответственности Сталина и партии на съезд. Более молодая гвардия партийных руководителей сама была в шоке от услышанного и настаивала на обратном. Хрущев пообещал всех помирить и «не смаковать прошлое».
Делегаты и не подозревали об этих спорах. Решение о том, что Хрущев выступит с докладом о культе личности, было принято только за день до начала съезда. Текста доклада еще не существовало. Его — грубейшее нарушение всех мыслимых правил подготовки важных партийных документов! — лишь предстояло написать.
Воспользовавшись тем, что появилась возможность не согласовывать текст выступления с «товарищами», Хрущев решился на рискованную импровизацию. Получив на руки выводы комиссии, Хрущев поступил с ними крайне своеобразно. Пока шел съезд, он вызвал к себе стенографистку и продиктовал такие «добавления», которые в значительной степени изменили само содержание доклада.
В последний день работы XX съезда, 25 февраля 1956 года, было объявлено закрытое заседание. Доклад Хрущева стал полной неожиданностью почти для всех. Потрясенный зал выслушал докладчика в гробовом молчании. Аплодисментов не было даже после того, как оратор сошел с трибуны.
Ход закрытого заседания не стенографировался. Магнитофонная запись не велась и подавно. Хрущев довольно часто отрывался «от бумажки» и нес откровенную отсебятину. В общем, можно констатировать: мы, скорее всего, никогда не узнаем, что именно говорил Хрущев с трибуны XX съезда. Однако совершенно очевидно, что ему удалось радикально развернуть «направление главного удара» в сторону… своего соперника Маленкова! Не только Сталин, но и он, Георгий Маленков, был назван ответственным за поражение Красной армии в 1941 году, за «дело врачей», за репрессии в армии.
Доклад Хрущева на XX съезде был тщательно отредактирован, переплетен в красную книжечку с грифом «Не для печати» и разослан по всем советским городам.
На объекте 70 очередное построение. В зале вдоль одной стены выстраиваются человек двадцать наших преподавателей. Вдоль другой стоят классные отделения слушателей. Несколько в
Подполковник Шаронов одевает очки на свой курносый нос и возвещает: «Слушай приказ».
Так как приказы нам ничего хорошего не предвещают, то мы заранее приготовились к худшему. Содержание приказа уже несколько дней передавалось из уст в уста, его уже обсудили и осудили, но услышали полностью впервые.
В гарнизоне вводится для всех категорий военнослужащих особый режим. Выход за пределы городка разрешается только с разрешения генерала Чернореза. Холостым офицерам, к коим мы в первую очередь и принадлежим, проживающим на административно-хозяйственной территории гарнизона, выход за пределы проволочных заграждений запрещается. По рядам прошелестел ропот возмущения. Здесь же одним из бунтарей был задан вопрос:
— В таком случае, почему нам не платят надбавки за режимность?
— Нет указаний, — ответил Князев.
Мы уже знали, что требовать что-либо у командования — бесполезно. Как говорил остряк Хихоль — в армии существует только проводимость: от вышестоящего по службе к нижестоящему.
Чтобы продемонстрировать мудрость и твердость дисциплинарного устава, из строя был вызван Сергеев, тихоня из тихонь. Подполковник Князев строго глянул на него сквозь толстые стекла очков, прокашлялся и объявил:
— Младший инженер-лейтенант Сергеев отказался выполнять приказ командира классного отделения. Он отказался дежурить повторно, так как первое дежурство было некачественным и плохим. Этим самым младший лейтенант Сергеев нарушил статью 7 главы I дисциплинарного устава. В военное время за невыполнение приказа командира предают суду военного трибунала и расстреливают. Но учитывая то, что младший лейтенант Сергеев еще не офицер, вернее — липовый офицер, я ограничиваюсь замечанием. Впредь будем поступать со всей строгостью и в полном объеме дисциплинарного устава! — Князев перевел взгляд на всех нас и добавил: — Пора предъявлять к вам требования, которые предъявляются всем военнослужащим. Вы уже достаточно служите, чтобы отвечать в полной мере за свои проступки.
Еще одно. Из гарнизонной комендатуры поступили сведения, что офицеры нашей части носят фуражки. Приказа о переходе на летнюю форму одежды еще не было. Поэтому ношение фуражек является нарушением формы одежды и будет комендатурой решительно пресекаться.
И последнее. Приказом начальника гарнизона устанавливается, что группы солдат, сержантов и офицеров в служебное время должны ходить строем по проезжей части дороги. Так как большая часть вашего времени в гарнизоне является служебной, то этот приказ касается вас напрямую.
В строю послышались возмущенные возгласы, но подполковник, не обращая на них внимания, повысил голос и решительно закончил:
— Согласны вы с этим или нет — не имеет значения, но приказ есть приказ. На занятия, по аэродрому и на объекты ходить будете строем.
Это было очередным спланированным ударом по нашему престижу и самолюбию, одним из тех, которые с садистским удовольствием систематически наносило нам гарнизонное командование. Правда, приказ был зачитан, но выполнение его не контролировалось, и все осталось по-старому. Не последнюю роль в его мертворожденности сыграло и то, что строем надо было ходить и нашим преподавателям.
На следующий день свое построение классного отделения произвел майор Бугаенко. Пытаясь подражать своим вышестоящим начальникам, он, кося взглядом куда-то в сторону и потирая руки, тихо начал свою воспитательную речь:
— Плохо, товарищи офицеры, у нас с работой. Очень плохо. Опыт работы некоторых бригад показал, что слушатели не работают над инструкциями, недостаточно четко знают схемки, мало уделяют времени на отработку отдельных узлов изделия. Надо, товарищи, работать. Надо четко знать схемки материальной части и контрольных приборов, выучивать наизусть некоторые положения инструкций.
И вот таким бесстрастным и назидательным голосом майор Бугаенко говорил еще долго, скучно и безрезультатно. Я ловил себя на том, что во мне просыпается презрение не только к командиру, но и к воинской службе вообще. Мое отношение к армии менялось на глазах. Я о ней раньше был лучшего мнения. Во всяком случае, я ее уважал…
Поскольку второй цикл учебы был задуман только для того, чтобы затянуть время до готовности мест нашей службы, в учебную программу включали предметы не очень нам, мягко говоря, необходимые.