Запах полыни. Повести, рассказы
Шрифт:
— Сядь, Ырысбек, перестань. Здесь дети.
Ажибек указал нам глазами на дверь, мы вышли на цыпочках, боясь потревожить хозяина и хозяйку. Нам казалось, что Ажибек опять начнет смеяться над Ырысбеком, обзывать его «лизуном».
— Вот что такое любовь, — сказал назидательно Ажибек. — Да разве вы что-нибудь в этом понимаете? Мелюзга!
— А ты понимаешь? — уважительно спросил Кайрат.
— А как же, — небрежно ответил Ажибек и вдруг озабоченно потянул носом.
По аулу плыл тонкий теплый аромат хлеба, испеченного из муки нового урожая. Его только что вынули из сковороды, и он наверняка еще был горячим-горячим.
После возвращения Ырысбека прошла уже целая неделя, а он все еще целыми днями валялся на неубранной постели
— Расскажите еще, — ненасытно просили мы, — еще о каком-нибудь подвиге!
— Эх, ребята, ребята, — отвечал Ырысбек, качая головой. — На войне героизм да подвиги — это еще не все. На войне еще и стреляют. И мерзнут, и голодают. Вот отрежут тебя артогнем от тылов. Ты здесь, а старшина с кухней по ту сторону реки. Идешь ты в атаку, а чтобы крикнуть «ура», сил не хватает. А иной бы раз жизнь свою отдал, только бы разок отоспаться. Но самое страшное — когда убивают твоих товарищей. Тут плачут и самые железные. Так что война на самом деле совсем не так уж увлекательна, как это кажется в детстве. И не дай вам бог когда-нибудь воевать.
Он ласково гладил того, кто сидел к нему ближе, и говорил:
— Как ты похож на своего отца!.. Будь он жив, то-то бы порадовался, глядя на тебя…
Его нервы расшатались вконец, он просил, отворачиваясь к стене:
— А теперь, ребята, идите. Оставьте меня одного.
Мы ошеломленно выходили на улицу, а вслед нам неслись грустные звуки домбры и голос Ырысбека, поющий:
Родился я солдатом, Затянул туго ремень. Хоть ты, война, мне ненавистна, Я буду бороться с проклятым фашистом.Но более всего нам нравились минуты, когда Дурия прибегала домой на обед. И каждый раз Ырысбек и его жена встречались так, словно не виделись целую вечность. Он отбрасывал домбру, обнимал Дурию и затихал, а она ласкала мужа, будто малого, обиженного ребенка. Тут Ажибек кивал нам на дверь, и мы тихонько уходили, оставив их вдвоем.
Поведение Ырысбека вызывало у взрослых разные чувства. Одни из них жалели его, считали, что он из-за тяжелого ранения слегка тронулся умом. Вторые вспоминали прадеда Ырысбека, который будто бы умел разговаривать с душами умерших и предпочитал это занятие общению с живыми людьми, и вот, дескать, то же самое теперь случилось с его правнуком. А третьи просто называли Ырысбека отъявленным лентяем, уверяли, что он и в хорошие, мирные времена не любил ни учиться, ни работать. Только и делал, что с утра до вечера бренчал на домбре да играл на пирах и свадьбах. «Ему лишь бы лодырничать», — сердились они.
Говорят, председатель Нугман дважды приходил к Ырысбеку, на работу звал, стыдил, мол, не та в стране обстановка, чтобы можно было беспечно валяться в постели целый день. Ырысбек, в свою очередь, говорят, отвечал, что он солдат и не желает заниматься женским делом, что он отдохнет и снова пойдет воевать, мстить за своих убитых товарищей.
Ну а Колбай, стоило при нем даже вполголоса произнести имя Ырысбека, испуганно озирался по сторонам. То, что с ним произошло в сарае Ырысбека, так и осталось тайной. На вопросы аульных кумушек он в ужасе махал руками: «И не спрашивай, не скажу!» А характер у глухого Колбая такой, что уж если он говорил «не скажу», так из него и точно не выбьешь ни слова. Но зато над историей возвращения его прежней жены Апиш потешался весь аул.
Дня через два после ухода Дурии глухой Колбай отвез подводу сена на ферму, на которой Апиш работала дояркой. Он уже было сбросил груз с арбы и собрался назад в аул, как из коровника появилась Алиш. Увидев бывшего мужа, она всплеснула руками и закричала:
— О сын
Посмотрел на себя глухой Колбай как бы чужим глазом и увидел, что внешность его стала оскорбительно жалкой. Рукава обтрепались, пуговиц нет. Щеки без горячей пищи ввалились, лицо поросло щетиной, а под глазом позорно темнел синяк, полученный в ночной стычке с Ырысбеком. Обнаружив полный урон своему мужскому достоинству, глухой Колбай чуть не заплакал и в порыве чувств пожаловался Апиш на обиды, причиненные Ырысбеком, на утрату своего замечательного ножа, который остался в доме Ырысбека и который теперь не иначе как этим бессовестным человеком присвоен.
— Будь он проклят, этот Ырысбек! — разгневалась Апиш. — Интересно, чем лучше его Дурия моего Колбая? Почему он из-за этой ведьмы унижает такого замечательного человека? — обратилась она к выбежавшим дояркам и, не получив ответа, пообещала:- Ну, ничего, я сама пойду к Ырысбеку. Послушаю, что он скажет! А мне-то Ырысбек скажет, даже если он спустился к нам с неба!
Однако начала она совершенно с другого: вынесла из общежития свои одеяла и подушки, погрузила свой скарб на арбу Колбая и, усевшись сама, велела, чтобы он вез к своему дому. Перед дверью Апиш слезла с арбы и, сказав: «Отнеси все это в дом, а я посчитаюсь с Ырысбеком», — решительно зашагала к дому обидчика.
До цели еще оставалось метров сто, а она уже начала поносить Ырысбека на всю улицу:
— Чтоб ты провалился, Ырысбек! Ты зачем вернулся с войны? Обижать больных и калек? Сейчас я проверю, какой ты смелый. Это я иду! Я! Апиш!
Каждому в нашем ауле, даже малым детям, было известно, что если уж Апиш решила во что-то вмешаться, обязательно жди большого скандала. Она никого не боялась, не лезла за словом в карман, споря с самым грозным начальством. Поэтому многие удивились, когда она безропотно собрала свои одеяла и подушки, ушла из дома глухого Колбая, уступив место Дурие. «Колбай — мой муж, он мужем и останется, — объясняла она своим дояркам. — Вы ничего в мужчинах не понимаете. Зачем его зря сердить, портить нервы и себе, и ему. Он воображает, будто Дурия любит его. Пусть повоображает. Я подожду. А потом вернусь в дом Колбая. Вот увидите!»
Теперь, услышав ее воинственные возгласы, соседи Ырысбека поспешили на улицу, собрались в толпу любопытных.
— Эй, Дурия! Где твой муж? А ну-ка, заставь его выйти ко мне! — крикнула Апиш, остановившись перед домом Ырысбека. — Моего Колбая он обидел, глухого человека. Забрал себе нож, который стоит целого ягненка. Но пусть он теперь попробует справиться со мной, Апиш! Истинной женой Колбая!
То ли Ырысбек и вправду испугался ее угроз, то ли решил не позорить себя ссорой с чужой женщиной, только кое-кто из ребят видел, как он открыл окно с противоположной, невидимой стороны дома, вылез наружу, шмыгнул в сарай и не появлялся дома до ухода Апиш. Вместо него с ней говорила Дурия, на хлебе клялась, что Ырысбек не брал ножа, насилу избавилась от нее.
— Он все равно нож отдаст. Я заставлю! Так и передай своему! — сказала Апиш, уходя.
Узнав о претензиях глухого Колбая и его жены, Ырысбек озаботился и сказал нам:
— Ничего не понимаю, куда пропал этот проклятый нож? Не сквозь землю же он провалился? Я помню, как выбросил его в окно, когда отнял у Колбая. Утром мы с Дурней осмотрели все под окном, и никакого следа. Странно!
Ажибек исподтишка показал нам кулак: мол, только попробуйте заикнуться…
Наступил сентябрь, мы снова отправились в школу, но свободного времени у нас от этого не убавилось. Уроки занимали не более двух часов. Педагогов в ту военную пору не хватало. Им приходилось работать в две-три смены. А наш учитель Мукан-ага еще ко всему был очень больным человеком. Позанимавшись с нами два часа, он отпускал нас домой, чтобы успеть отдохнуть перед следующей сменой. Мы с радостными воплями бежали к дому Ырысбека, играли там до позднего вечера.