Запах пороха
Шрифт:
Утро нас поторапливает. Холодное небо раздвинулось, угрюмые, беспросветные облака ушли куда-то ввысь, и опять ударили вражеские минометы. Звонко брызнули осколки. Я кое-как нацарапал донесение и отправил связного в штаб полка.
Нужно брать депо.
— Из ворот лупит! — крикнул Оноприенко.
— Вижу, что из ворот, — отвечаю Вась Васичу. — Но стреляют еще и сверху…
Мы лежим между рельсами. До здания метров семьдесят, в темных проемах ворот просматриваются подсвеченные полосы. «Просветы в крыше… фонари…» — соображаю.
По фонарям уже бьют
Оноприенко перекинулся через рельс, бросился вправо, к своему взводу. Только бы немцы не разгадали его хитрость…
Мины рвутся со всех сторон, снег брызжет голубыми искрами. Автоматчики и саперы жмутся между рельсами, за столбиками сигнализации, таятся у стрелочных переводов, помалу перебегают вперед. Накапливаются для броска.
Противник тоже примолк. Стреляет только по бегущим. Жуткая тишина… Боец подхватывается внезапно, перебегает два-три шага. «Тук-тук-тук…» — выбрасывает немецкий автомат тягучую, будто замедленную очередь. Бегущий кидается в сторону, падает; десятки глаз смотрят: «Живой?» И опять чей-то рывок, на другом фланге, И снова: «Тук-тук-тук…» Рота охватывает депо полукругом. Противник отстреливается откуда-то из глубины здания, там смутно угадываются верстаки, станки, колеса. Бойцы подбираются все ближе и ближе, сейчас бросок. Это чувствуют и свои, и чужие. Связной протягивает мне заряженную ракетницу. Я задираю ствол…
Рота поднимается. Пули бешено секут камень, в черных провалах ворот сверкают встречные очереди. Над головой все еще тянется дымный хвост ракеты.
Депо зажато с трех сторон, возле него рвутся гранаты. Второй взвод бросается к воротам. Клубы дыма застилают все, внутри закипает короткая перестрелка, и через минуту все кончено. Оттуда выводят пленных.
Через линии прыгает с катушкой связист.
— Ставь здесь, — тычу ногой в снег прямо возле входа в депо.
Меня соединяют с командиром полка.
— Ты где? — раздается в трубке голос Дмитриева.
— В депо! Взяли депо!
От радости и возбуждения у меня срывается голос.
— Ранен? — перебивает Дмитриев.
— Пронесло…
— Батальоны подходят… Сейчас я буду!
Из ворот депо показывается Буянов. Он хромает и в обнимку ведет раненого. Лицо у Буянова строгое, и весь он какой-то новый, подтянутый. Это уже не прежний повозочный.
Рота продолжает бой. Взводы выковыривают немцев из жилых домов, помалу продвигаются вдоль улицы. Улица почти у самой железной дороги.
Люди устали, не обращают внимания на встречный огонь, бредут в открытую. Но это не бравада, просто дает себя знать нервное перенапряжение.
День разгорается по-зимнему светлый. За полупрозрачными облаками угадывается притушенное солнце, разгоряченное тело не ощущает холода. Мне хочется пить, я снимаю с какого-то столбика пушистую макушку и жадно глотаю снег. На путях нет-нет да упадет мина, но я не оглядываюсь, я смотрю на город. Улицы всюду безлюдны, домики пугливо нахлобучили белые крыши на самые окна.
— Тарщ командир, наши!
Оглядываюсь. Верно, левее депо пересекают пути стрелковые
Правее нас тоже подошла какая-то часть, не пойму — нашей ли дивизии или соседней. Бойцы стоят густо, в ротных колоннах, и кажутся свежими и отдохнувшими. А ведь и разницы-то между нашими и этими — всего одна ночь боя. Одна ночь, а как осунулись мои автоматчики, какие серые и заостренные у них лица…
Передо мной неожиданно вырос командир полка.
Тянусь перед ним, мне словно заложило уши, я не слышу ни пуль, ни осколков. Какую-то секунду Дмитриев изучает меня своими умными, много видавшими глазами. Губы у него туго сжаты, по обе стороны рта залегли складки.
— Надень каску, — говорит он.
Кирпичную стену, у которой мы стоим, сечет очередь. Красная пыльца оседает на снег, Дмитриев сердито оглядывается и разворачивает карту. Я касаюсь его рукава.
— Идите внутрь…
Но он прислоняет к стене депо потертую на изломах сотку и красным карандашом жирно отсекает кусок города.
— Зацепились, сапер! — Он по привычке называет меня сапером, и я понимаю, что мысли его сейчас где-то впереди…
Мне пора догонять роту.
— Ступай, сапер, — машет рукой Дмитриев, не глядя на меня. Он уже разговаривает по телефону с кем-то другим.
Кругом пальба, рота ведет уличный бой. Немцы опомнились и, видимо, подбросили резервы. Их автоматчики засели в домах, отстреливаются до последнего. Каждый домишко, каждый сарай берется штурмом.
Светлый день разливается над городом. На свежем, не тронутом с ночи снегу остаются наши четкие следы. Продвигаться вперед с каждым шагом труднее, все тяжелее заставить себя приподнять голову от земли, высунуться из-за сруба, переметнуться от одного укрытия к другому. А нужно.
Нужно взять дом по левой стороне, до него шагов тридцать… С чердачного окна бьет автоматчик, его поддерживает другой, с соседнего двора.
В ближнем уличном бою артиллерия бездействует, тут сошлись смертельные враги грудью, лицом к лицу. Они видят друг друга, чувствуют чужое дыхание…
Дом стоит за оградой. Невысок частокол, а препятствие: поверх нитка колючки. Заботливый здесь хозяин.
— Бутылку в окно! — орет Шишонок. Он лежит возле старшины Кононова. Настороженный, сжатый, готовый вскинуться по первому слову.
— Отставить! — кричит Кононов. — Пожар может…
И только после этого я соображаю, что зажигательных бутылок у нас ведь нет, не брали, ни к чему было.
Шишонок горячечным взглядом ловит малейшее движение, малейшую тень в окнах дома.
Я скорее чувствую, чем вижу, как по-пластунски вползают в соседний двор, по правой стороне улицы, саперы Оноприенко: где-то там засели и прикрывают подход к «нашему» дому немецкие автоматчики. Поначалу казалось, их там трое-четверо, потом мы поняли, что это один. Просто он меняет позиции: то палит из-за поленницы, то из-за погреба, то еще откуда-то.