Запах шахмат
Шрифт:
Роден: Сразу видно, что ты ничего не знаешь о Тренинге. Личность может противостоять любой силе, кроме своей собственной. Я получил указание, и теперь…
Его последние слова потонули в помехах.
Дюрер: Роден, успокойся. Давай встретимся, вместе разберемся во всем, что случилось за последние дни…
Роден: Я во всем уже разобрался, Альбрехт. Запомни имя – Франсиско Гойя. Он должен последовать за мной, как обещал это Тренингу.
Слышно было, что он вот-вот прервет связь.
Мы вырулили на набережную.
– Роден, не бросай трубку! Давай встретимся прямо сейчас! Ты
И мы встретились прямо сейчас – ведь это именно его автомобиль несся по встречной полосе в клубах звуковых сигналов. Роден, откинувшись назад, сжимает руль прямой левой рукой, правой все еще придерживая телефон возле уха. Это едет самоубийца. Он целится в опору моста, но машину выносит на встречную полосу. Гоген резко бросает наш автомобиль на обочину, и совсем рядом раздаются три лязгающих удара, один за другим. Это Роден таранит нашу полосу – его искореженная машина, вертясь в искрах и скрежете, словно в замедленном видео проплывает за стеклами мерседеса. В машине уже нет водителя – тело Родена лежит в пяти метрах отсюда.
Я решил не ехать к родителям в этот вечер.
43. Ночная литература
Вместо этого я отправился домой. Домом я привык именовать любое место, где остались мои вещи. А поскольку в квартире Дали, доставшейся мне во временное пользование, кроме вещей находился еще и человек, ожидавший моего возвращения – Вера Мухина, то это место на карте Печерска я мог с уверенностью называть своим домом.
Мухина не ждала, что я приду так рано – я получил удивленный поцелуй в скулу и вошел в комнату, по дороге сбросив усталые туфли.
– Где кокаин? На кухне? – спросил я.
– Да, – ответила Мухина. – Я убрала его со стола – пересыпала в банки от крупы.
– У Дали были банки для крупы? – удивился я. – Интересно, что он с ней делал, с этой крупой?
– Он – ничего, – сказала Вера. – Домработница готовила ему еду. И из крупы, наверно, тоже.
– Будешь нюхать?
Отрицательный ответ. Тогда я тоже повременю с этим.
– Почему ты мне ничего не говорила про сумку с кокаином?
– Я не знала, что в коробках спрятан наркотик, – ответила Вера. – Здесь было много хлама, когда мы с тобой сюда въехали. Часть выбросили по моей просьбе, часть я положила на антресоли. И эту сумку тоже.
– Не видел я никаких антресолей, – признаюсь я.
– Иди посмотри, – предлагает Вера. – Возле двери в кухню нужно забраться на стул и отодвинуть циновку.
Но у меня нет настроения исследовать сейчас пустоту за циновкой.
– Книжку прочитала? – интересуюсь я, включая компьютер.
– Боевик этот? – переспрашивает Мухина. – Пять страниц осилила – больше не смогла. Ты что, читаешь такое?
– Я такое пишу.
– У тебя что-то случилось? – спрашивает Мухина.
– Ничего, – говорю. – Случилось с Яблонской и Роденом. А со мной – ничего.
– Что с ними?
– Яблонскую убили, Роден покончил с собой. Три человека в один день, если считать Миро. События развиваются слишком быстро. Скоро они разовьются до такого состояния, что поглотят и нас с тобой.
– Давай уедем отсюда, – невпопад предлагает Мухина.
Хорошая идея, Вера. Я уже об
Я иду на кухню. Очень чисто, никаких следов самоубийства. На крюк, с которого не так давно свисала провод, заканчивавшийся трупом Миро, вернули люстру. Исследую кухонные полки: рядом с банками кофе и чайным сервизом в коробке – четыре небольших емкости для сыпучих продуктов. Все, кроме одной, той, которая с надписью «Рис», доверху наполнены кокаином. В банке «Рис» – рис.
Я ставлю банку с не рисом на стол, и с этого момента начинается самое сложное в моей жизни противостояние. Альбрехт Дюрер против двух килограммов кокаина.
Мухина неслышно вошла на кухню.
– Зачем ты это делаешь? – спрашивает она.
– Что «это»? – спрашиваю я, хотя и так понимаю, что она имеет в виду – мои ноздри окружены белой пушистой каймой.
– Кокаин. Зачем он тебе?
«Зачем я ему?» – вот более уместный вопрос.
– Я, как и каждый человек, не хочу быть человеком, – произношу я, слова при этом вываливаются из приоткрытого рта, словно стеклянные шарики. – Наркотики помогают избавляться от человеческого состояния. Пусть на время, но все же помогают.
Она не понимает о чем я, и даже не делает вид, что понимает. Или, наоборот, делает вид, что не понимает. Одно и то же.
– Зачем ты мне дал эту книгу, про подростков в метро? – спрашивает Вера. – Это что, лучшее твое произведение?
– «Средство от скуки»? От остальных примеров моего творчества эта книга ничем не отличается, – признаюсь я. – Просто, судя по всему, это была последняя книга, которую прочитал Дали.
– И ты решил ее испробовать на мне? Хотел узнать, выброшусь ли я из окна после прочтения? – непонятно, то ли она шутит, то ли говорит серьезно.
Вера включила кухонный телевизор – на небольшом экране Гарри Каспаров ставил мат очередному новейшему компьютеру. Эта картинка задержалась перед глазами не надолго – Мухина переключила на музыкальный канал.
– Тебе не кажется это странным? – спросила она.
– Что ты имеешь в виду под словом «это»?
– Ну, вообще все это… – она замялась. – Все эти убийства и самоубийства. Твоя книга, которую Дали прочитал перед смертью. Почему именно твоя? Он ведь даже не знал о том, что ты существуешь. Тем более не знал, что ты как-то связан с его жизнью. То есть, со смертью.
– Я и не был никак связан с Дали, – говорю я. – До того момента, как ты с Гогеном ввалилась в мою жизнь. И все это уже не кажется мне странным. История, в которую я против своей воли ввязался, она не странная, тут требуется другое слово…
Это слово я не мог подобрать.
Кончиком столового ножа я зачерпнул из банки еще горку кокса и шумно втянул его внутрь головы. И продолжил:
– У меня всегда, и сейчас тоже, такое ощущение, что я принимаю участие в какой-то игре, – я внимательно слушал свой голос, пытаясь понять, о чем говорю. – В этой игре каждую минуту возникают новые правила, и часть из этих правил я создаю сам. Но цель игры для меня такая же загадка, как и для остальных ее участников. Фигур на доске осталось мало, и скоро исход партии определится. Но мы с тобой, Вера, так и не узнаем, кто победил, потому что не знаем, кто играет.