Запасный выход
Шрифт:
В Кириллове я поехал с веселыми водителями туристических автобусов париться в бане в какой-то деревне, мы прыгали с мостков в какое-то озеро, вели о чем-то ожесточенные споры и размеренные беседы. Самое трудное было правильно одеться после бани, и я потерял там трусы и носки. С утра заглянул в магазин возле монастыря купить новые трусы. Пожилая продавщица покачала головой с ласковой укоризной:
– Это ты, что ли, с Серегой в Добрилове в бане гудел? Там, поди, и потерял.
Что это, как не приобщение к местной, локальной жизни? Приобщение и есть.
В поезде из Вологды проснулся в вагоне под неспешную речь
– Она разная, береза, бывает. Есть вот глушина. А есть чистуха. Лист на язык пробуешь и сразу поймешь, кто она есть. Если чистуха, у ней лист гладкий, а у глушины наоборот – у ней шершавый лист, на языке как тертуха. На веники в баню – это только чистуха. И уголь раньше только с нее жгли – хоть водку чистить, хоть на порох. А у глушины лист твердый, с нее веник плохой. Ее только на дрова.
– А у нас по-другому говорят. У вас вот вы говорите чистуха, да? А у нас называют веселка. Видите, у всех по-разному. Это от местности зависит. Даже, знаете, в соседних деревнях иногда по-другому говорят. У нас вот сокорь, а в соседней Марфинке они, марфинские, скажут – ветла.
Ну а это вообще погружение во что-то исконное и, как говорится, аутентичное.
Киев, Тюмень, Тобольск, Ялуторовск, Великий Новгород, Иркутск, Улан-Удэ…
Когда пьешь, впереди всегда смутно маячит эта недостижимая трезвая жизнь. Светлая полоска на горизонте, обещание утраченного рая, призрачная свобода. Обретя трезвость, ты вернешься в свои восемнадцать лет, будешь весел, прост и здоров, мир развернется перед тобой ласковой летней дорогой с треском кузнечиков и уютными васильками.
И вот в какой-то момент твоих сил хватает на то, чтобы засунуть голову в петлю трезвости и опрокинуть под собой табуретку. Ни одна капля больше не освежит передавленное горло, ноги впустую будут плясать в воздухе, лишенные привычной опоры, глаза выкатятся в немом удивлении: вот, оказывается, она какая, долгожданная трезвая жизнь – болтайся ни жив ни мертв.
Но и к этому подвешенному состоянию можно привыкнуть. Под тобой со временем неторопливо нарастут какие-нибудь терпеливые кораллы, какие-нибудь трудолюбивые муравьи нанесут песчинки и хвоинки, и ты нащупаешь пальцами ног опору, переведешь дух. Будешь стоять, ловя равновесие, на носочках, в ожидании настоящей жизни подгоняя крепнущую привычку.
А потом уже – бах! – стоишь на своих двоих, петля сброшена, привык удерживаться, вроде и тяга улеглась, но и времени ушла хренова туча на всех этих муравьев и на кораллы. Здоровья не прибавилось, а убавилось, с работой все сначала нужно начинать. В семье вообще все кувырком пошло, потому что любимая ждала твоей трезвости в сто раз нетерпеливее тебя самого, ей тоже казалось, что вот-вот настанет прекрасная жизнь с тем прежним, влюбленным в нее, молодым и сильным.
И никакой ласковой летней дороги, да и не сильно хочется, раз уже нельзя присесть на обочине с васильками и утолить жажду холодным пивом.
Знаете, раньше на банках «Туборга» был нарисован такой толстяк, вытирающий лысину платком как раз на обочине дороги. Там, правда, не было васильков, но это не так уж важно. Это картина датского художника Эрика Хеннингсена. В 1900 году решили, что она поможет продавать пиво. Через сто лет она стала мешать продажам: тучный потный человек в штанах с необыкновенно высокой
Я признался в любви своей будущей жене на маленьком высокогорном озере, а на следующий день, это был очень жаркий день, мы спустились на турбазу. Долго спускались, поглядывая друг на друга в изумлении от своей любви, иногда касаясь руками, улыбаясь и почти не замечая окружающих. У турбазы я присел в тени под деревом, а она спросила у меня, что бы мне хотелось получить в подарок на именины. Это был день моих именин. И я ответил, что не отказался бы от холодного пива.
На турбазе работал бар, и через десять минут она принесла мне банку «Туборга» с этим потным толстяком. Я пил, вертел в руке банку, смотрел на этого толстого, истомившегося от жажды мужика, на горы, на необыкновенно яркое небо, на свою любимую, а она стояла передо мной и улыбалась. Ей было девятнадцать лет. Я думал, что счастлив.
Наверное, я сейчас обесцениваю. Леон говорил, что я очень люблю обесценивать.
Правда, почему от вида родных березок человек может чувствовать счастье, от запаха волос своего малыша человек тоже может чувствовать счастье, а от горького холодного пива в жаркий день рядом со своей возлюбленной не может? Так что – да, я просто был счастлив, действительно был счастлив. Мне было двадцать семь лет (самые худшие годы виделись уже благополучно прошедшими), я был здоров и полон сил, мир стелился передо мной именно так, как ему полагается стелиться, – ласковой летней дорогой или пусть даже веселой, сверкающей под солнцем лыжней, а вдоль дороги или лыжни тянулись полки бесконечного гипермаркета, которые ломились от всевозможных благ.
И вот теперь мне пришлось учиться радоваться дорогам без алкоголя, заниматься любовью или бродить с любимой по Москве без алкоголя, работать и отдыхать без алкоголя, воспитывать ребенка без алкоголя. Я думал, что дело во внутренних проблемах, в том, что со мной в детстве неправильно обошлись родители, а в зрелом возрасте – любимая, в том, что у нас такая страна, но Леон сказал, что это все отмазки. Что просто надо учиться заново. И я стал учиться.
Седьмого июня я под песни кукушек и соловьев закончил обшивку тесом стен снаружи. Восьмидесяти квадратных метров стен. А третьего июня у Васи прошел первый экзамен ЕГЭ.
Экзамены являлись друг за другом, как четыре страшных всадника на конях разных мастей, – история, английский, русский и обществознание, – и я видел, как у любимой появляются на лице новые морщинки.
Я не виню нашего сына за то, что он готовился к экзаменам и сдавал их не так, как хотелось бы его родителям. Изо всех сил стараюсь не винить. Это ведь бессмысленно и вредно – винить подростков, обижаться на ветер, гололед или на свой возраст, злиться на повышение цен или на политиков. Мне кажется, что даже наши предки, мазавшие маслом и кровью губы своих домашних идолов или стегавшие их прутиками при неудачном исходе дела, делали это без особых эмоций, буднично так, как зубы вечером почистить, – на богов ведь тоже бесполезно обижаться. Подростки – это и есть молодые бессмертные боги, у которых вместо нектара в крови играют гормоны.