Запасный выход
Шрифт:
– Ее усыпить хотели, а потом отдали нам, – говорит Даша.
Собачка весело сопровождает нас к беседке, все тело ее выражает готовность наговорить нам самых приятных вещей, какие только возможны, она вся в ожидании приятного общения, поэтому поневоле замедляешь шаг, чтобы дать ей возможность управиться с непослушными конечностями.
В вольере видны еще две остроухие лаечные морды, в лесу в колодах живут вольные пчелы, у которых никто не забирает мед, под ними построили свою юрту муравьи, которых приходится подкармливать, чтобы они не обижали пчел, только недавно отсюда увезли в далекую Японию волка, которого Настя терпеливо убеждала отказаться от кусания и убедила. Ну и еще из первого
Нас сразу до лошадей не допускают. Надо дать отсидеться и успокоиться, чтобы вся дорожная или городская взбаламученная муть немного осела в приезжих. Сидим в беседке.
Даша чаще, чем сестра, улыбается, старается рассказать что-нибудь интересное или забавное, а Настя больше приглядывается.
Она, Настя, вышла к нам в валенках на босу ногу. Синие глаза и соломенного цвета чуть взлохмаченные волосы. С лошадьми с детства и, наверное, знает «лошадиное слово», она даже смотрит на нас, как смотрят лошади – долго и непонятно, без особой мимики. Кажется, что она их доверенное лицо, оценивающее гостей по неведомым критериям, чтобы не допустить к своему табуну нежелательных или опасных.
Собачка тычется мокрым носом в руки, приваливается к ноге, мы пьем, а потом уже и не пьем чай, рассказываем, что ждем коня Феню, что устраиваем ему теплый катух и леваду, где он будет ходить в ограде, что планируем огородить электропастухом выпас, я иногда отхожу и курю. Слушаем, как Даша завела коров, она всегда хотела коров – и вот теперь у нее есть коровы, неимоверное количество молока, сыра и забот с этими коровами. Слушаем про всякую другую живность, обитающую в активной конюшне или в окрестностях. На небе расклеены белые редкие облачка, вокруг нас расстилается выпас, на горизонте стоит лес, мы на выселках небольшой деревушки. Долго тянется теплый безветренный полдень. Настя ровно и спокойно смотрит голубыми-преголубыми глазами то на меня, то на Любу, мы поглядываем на нее, ждем.
А потом уже и перестаем ждать: в конце концов, мы доехали туда, куда ехали, вокруг стрекочет лето и поле, и дорога, наверное, уже выветрилась из нас.
И тогда Настя вдруг говорит:
– Ну, пойдемте к лошадям, познакомимся.
В помещении первого этажа нас окружают лошади. Они предпочитают проводить здесь часы сиесты – прохладно, нет слепней. Низкорослая лошадка мезенской породы поглядывает искоса, со стороны, а большинство подошли вплотную и изучают гостей с бесцеремонным интересом, лицом к лицу. Большого черного жеребца привлекла моя борода, он расталкивает остальных, пробирается ко мне и с детским любопытством дикаря ощупывает ее губами. Отходит, задумывается, потом возвращается и еще раз, скашивая, выпучивая вперед глаза, осторожно прикасается мордой к растительности на моем лице.
Кто-то почесывается лбом о мою спину, рыжая кобыла протиснулась сквозь других, заложила уши, пригнула голову, выворачивает морду в мою сторону, скалит зубы. Я робею, я уже давно оробел, по спине бегают мурашки от количества больших, да просто огромных животных, обступивших меня. Я поглядываю на Настю, а она с таким же ровным вниманием, с таким же чуть лошадиным интересом смотрит в ответ.
Я легонько отталкиваю рукой шею крысящейся кобылы, она отходит, чтобы развернуться и с удовольствием повторить угрожающий маневр. Жеребец через спины мешающих ему товарищей снова тянется к бороде, мне кажется, что я читаю на его морде изумление. С другой стороны на меня смотрит лошадиный зад. Не хочу показывать испуг, но мне сильно не по себе. Я – капитан Кук среди обступивших меня островитян. Нет, я скорее Гулливер в стране гуигнгнмов: «Кобыла тотчас встала с циновки и приблизилась ко мне; внимательно
Мне, как и Гулливеру, нравится запах на этом острове лошадей посреди Ярославской области, где никто ни на ком не ездит. Куда Настя собрала сирых, неуправляемых и отчаявшихся. Кто-то из них бился и страшно кусался, кто-то был травмирован и брошен, кто-то нападал на старушек возле сельпо заради сахара и круп. Теперь они свободно пасутся, скучают по Насте, когда она уезжает по делам, и стремглав несутся встречать ее после разлук.
Затем занимаемся с рыжей кобылой в крытом вольере, Настя показывает самые простые упражнения, которые помогут нам наладить контакт с конем Феней, а потом мы все вместе идем пастись.
Мягкое предвечернее солнце, золотой ореол вокруг лошадей в контровом свете, аппетитный хруст, с которым они срывают траву. Я сижу на бревне, курю, скромная лошадка мезенской породы, стеснявшаяся близко знакомиться поначалу, выедает траву почти из-под моей ноги. Бабель тихонько нашептывает мне строчки из своей «Конармии» о мире как майском луге, по которому ходят женщины и кони.
Передо мной действительно ходят женщины – Даша с обезножевшей собачкой на руках, Настя в валенках и с весело торчащими в разные стороны неодомашненными волосами, моя Любка, очарованная темной кобылой по кличке Баккара. И ходят кони, наклонив к земле головы, подстригают траву, общаются. Помахивают хвостами, сходятся и расходятся, ударяют задней ногой себе по брюху, отгоняя мошкару.
– …Почему? Я могу сесть в любой момент. Я их всех седлала и ездила на них. Я просто не хочу. Мне так интереснее с ними, – говорит Настя Любке.
Я ощущаю, что Бабель никак не подходит к данному моменту. Он излишне визуален, кинематографичен, он чересчур красив.
У Бабеля слишком яркий майский луг, слишком глянцевая молодая зелень без единого комара или слепня. У Бабеля слишком ярко блестят налитые крупы и распущенные гривы коней и женщин, их нужно немедленно начинать гладить и похлопывать. И коней, и женщин у Бабеля тянет тут же использовать – взнуздывать, скакать, обладать. Ну на худой конец хотя бы фотографировать. Даже с майским лугом хочется что-то сделать, поваляться на нем, что ли.
А сейчас слишком расслабленно светит предзакатное солнце, слишком много негромких, спокойных звуков вокруг, мирных, земляных, травяных и конских запахов висит в неподвижном воздухе. Когда я сижу здесь, на ласковом пространстве, покрытом невысокой травой, когда меня пустили в свой табун и пасутся рядом большие животные, когда у меня, наконец, построен свой собственный дом, когда есть любимое дело, когда я двенадцать лет уже не пью, когда вырос сын, а мы с женой все так же влюбленно ходим за ручку по улочкам старинных городов, – сейчас я пытаюсь подобрать другие слова.
Я прощаюсь с бабелевскими строчками, они хорошо служили мне раньше, они отражали чудесную молодость моего мира.
Они отлично подходили к тому моменту, например, когда мы с Игорёшей Савинским в нашем сорокадневном патрулировании границ заповедника мчались на конях за браконьерами в тех местах, где берут начало два ручейка – один течет на север и спустя какое-то время рекой Обью впадает в Ледовитый океан, а другой течет на юг и под конец пересыхает в монгольских пустынях. Это просто красиво – в двадцать пять лет промчаться в ночи с ружьями в руках за браконьерами, когда вы с этими браконьерами – единственные люди на много десятков километров в диких местах, в высокогорной тундре у подножия хребта Цаган-Шибэту. А потом, после погони, оглаживать шею взмокшего Пыштака.