Запасный выход
Шрифт:
По вечерам мы выходили курить на крыльцо моего дома, глядели на горизонт. Пусть рядом не было озера, а только маленький ручеек Кривелек, пусть дом стоял не на взгорке, поросшем соснами, но это был семейный и достаточно веселый дом. Да еще и построенный своими руками. В нем мы с женой проводили все больше и больше времени последние годы, мы почти полностью переселились в него, работая удаленно в этом тихом месте.
Дом явился моим компромиссом с трудной реальностью. Мы с этой реальностью долго притирались друг к другу: я, как и мой старший товарищ, мечтал о чукотках, камчатках
– Только обратно в наш заповедник я не поеду. Не хочу. Из нереализованного осталась одна более или менее крупная мечта – Камчатка. Хотелось бы вулканы посмотреть. Что скажешь?
– Я бы на твоем месте на Камчатку, – вяло советовал я.
– Да. Но, с другой стороны, думаю, может, к своим поближе. Оттуда не наездишься… Но вообще, глянь мне в интернете на всякий случай телефоны Кроноцкого заповедника или нацпарка там какого-нибудь.
Потом приехал в гости писатель Орлов. Утром мы не спеша обходили с ним ближайшие окрестности и он, заложив руки за спину, здоровался с жителями нашей вымирающей улицы. «Здравствуйте, здравствуйте», – говорил он, придерживая дужку очков, разглядывал их, кивал самому себе. Жители бросали дела и уважительно смотрели вслед, а Орлов мечтательно говорил: «Как я все это люблю!» Заходил в волнующуюся рожь, ласково проводил ладонью по растущей культуре.
Вечером Орлов с Игорёшей сидели у костра возле ручейка. Попарились в бане и сели посидеть. Сидели они замечательно. Успели по разику завалиться в темноту, но столик не опрокинули, сами не ушиблись, и разговор, как и полагается, планировался на всю ночь.
А утром Игорёша должен был закончить беседу, легко подняться на ноги, потянуться с хрустом и быть готовым к маршруту любой тяжести, чтобы снова перепить всех мужчин и перетанцевать всех женщин. Правда, в какие-то моменты он начинал слегка шепелявить, я такого раньше за ним не замечал. Но спичка азартно торчала из уголка рта, седину в ночи не так и заметно, и очки ярко поблескивали красноватыми отбликами. Впереди большак, подвода, старый пес у колеса, впереди – опять свобода, степь, простор и небеса.
Он настойчиво рассказывал, как все его вещи один раз утонули, а его самого захлестнуло веревкой и утянуло течением под завал. Кажется, в верховьях Лены.
Завалы громоздились, веревка затягивалась и душила, счет уже полчаса шел на секунды, Игорёша все больше и больше пришепетывал. Стало как-то неловко за старшего товарища, но я совсем не показывал вида. Да и за него ли это смущение?
Возможно, это было смущение бросившего пить человека во время веселых посиделок. Да не возможно, а точно.
– …Лежу на дне умиротворенный и абсолютно спокойный… листики наверху проплывают… и вдруг такой луч солнца… яркий луч солнца… – Игорёша даже вскочил на ноги, вынул спичку изо рта и взмахнул ей, освещенный огнем среди темноты, словно
– Игорь, то, что ты рассказываешь… – стал протирать очки Орлов.
– Я рассказываю то, что со мной произошло…
– Я тебе верю, верю.
– Нет, ты можешь, конечно, не верить…
– Я все-таки верю.
Затем они вместе сошлись во мнении, что самогонка от тети Тани в разы лучше самогонки от тети Шуры.
– Эту тетьшурину лучше уберем на завтра, а вот ту чудесную…
Дойдешь до дома, вернешься к костру с новой бутылкой, а разговор сместился, он уже о том, что мой старший товарищ изменил течение реки, чтобы достать свои затонувшие под завалом вещи.
– Игорь, я скажу, что это вполне себе подвиг из эпической поэмы…
– Один… никого… босиком, и только нож на ремне… И я сделал это. Я отвел реку в другое русло.
И тут Орлов сказал важные писательские слова:
– Игорь, понимаешь, ты – рыцарь.
– Да пошел ты…
– Нет, Игорь, слушай меня. Ты – рыцарь. Всё. Тут ничего не поделаешь, нужно просто смириться. Вот есть разные люди, они по-разному… А ты вот такой. Твое дело – подвиги. Каждый день, как зубы чистить…
– Негодяи вы, смеетесь над старым, лапотным, сиволапым, посконным, сермяжным человеком…
Остаток лета он провел в Питере. Вывозил на Ладогу друзей и знакомых с детьми, жарил им на костре мясо, рассказывал байки, ловил окуней и готовил на решетке над углями. Людям всегда нравилось с ним на природе, они, наверное, чувствовали себя уютно и безопасно, как с книжкой на диване. Я их понимаю.
Он отправлял мне в Ватсап фотографии жареных окуней и щучек, загорающих знакомых и их детей, а в середине сентября вдруг выслал картинку, которая открывалась из окна его нового жилища: побуревшую к осени просторную долину реки, заросшую карликовой березкой, и высокий камчатский вулкан на горизонте.
Я показал картинку жене. Она рассмотрела ее, растянув пальцами на экране телефона, затем изучающе рассмотрела меня:
– Хороший у тебя друг. – Опять вернулась к телефону и вулкану на горизонте. – Меня все это в нем так бесило, а сейчас, наоборот, думаю: он остался этому верным, и мне это так нравится. Он верный. Это как-то так…
Жена долго подбирала подходящее слово, но не вышло. Она просто прикоснулась несколько раз пальцами к своей груди где-то между ключицами и самой себе утвердительно покивала.
А еще через месяц мне позвонил из Питера Серега, у которого Игорь раньше работал и жил в мебельном цеху. Позвонил, чтобы сообщить неприятную новость.
Мой старший товарищ оказался в больнице Петропавловска-Камчатского с инфарктом и инсультом. Рак почки четвертой степени с метастазами, который и спровоцировал все это. Лечить поздно, ему обещают не больше месяца.
– Я с ним поговорил. Он слышит, иногда даже что-то вроде отвечает. Хотя и не поймешь, что именно. С ним сейчас сын. Позвони ему, он будет рад, – сказал мне Серега. – Так что такие вот дела.